Масоны
Шрифт:
– Пойдем ко мне!.. Ты не должен и не смеешь тут спать!
– сказала она мужу.
Тот насмешливо посмотрел на нее.
– В таком виде могу, - проговорил он совсем пьяным голосом, Катрин взяла его за руку и увела с собой.
Не для услады своей и читателя рассказывает все это автор, но по правдивости бытописателя, ибо картина человеческой жизни представляет не одни благоухающие сердечной чистотой светлые образы, а большею частию она кишит фигурами непривлекательными и отталкивающими, и в то же время кто станет отрицать, что на каждом авторе лежит неотклонимая обязанность напрягать все усилия, чтобы открыть и в неприглядной группе людей некоторые, по выражению Егора Егорыча, изящные душевные качества, каковые, например, действительно и таились в его племяннике? Ченцов, прежде всего, по натуре своей был
– предчувствую я, что скажут мне мысленно мои читательницы.
– Но ваша Катрин, согласитесь!.." А Катрин вот что такое, сударыни, отвечаю я им заранее: - Катрин прежде всего недюжинное существо и не лимфа, условливающая во многих особах прекрасного пола всевозможные их добродетели. Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать никогда и ничем. К несчастию, к последнему-то способу Катрин была более склонна, чем к первому, и не прошло еще года их свадьбе, как не оставалось уже никакого сомнения, что Ченцов механически разговаривал с женой, механически слушал ее пение, механически иногда читал ей, но уже не Боккачио и не Поль-де-Кока, а некоторые весьма скучные и бестолковые масонские сочинения из библиотеки Петра Григорьича, что он явно делал на досаду Катрин, потому что, читая, всегда имел ядовито-насмешливую улыбку и был несказанно доволен, когда супруга его, томимая скукой от такого слушания, наконец, начинала зевать. При столь натянутых отношениях к жене, Ченцов между тем сблизился с управляющим почти на дружескую ногу.
Раз вечером Катрин была больна и лежала у себя в спальне, а Ченцов в своем кабинете пил шампанское и играл с Тулузовым в шашки.
– Ах, милейший Василий Иваныч, - сказал он, - вы, вероятно, не ведаете, какое тяжелое положение для человека быть женатым!
– Почему?
– спросил тот как бы совершенно наивным голосом.
– По очень простой причине: человек тут прикован и скован!
Управляющий на это молчал.
– Может быть, для других это и ничего... удобно даже, - продолжал Ченцов, - но для меня нет!
Тулузов продолжал молчать.
– Я во всю жизнь мою, - снова продолжал Ченцов, закурив при этом новую трубку табаку и хлопнув залпом стакан шампанского, - никогда не мог жить с одной женщиной, и у меня всегда их было две и три!
– Это и для всех приятнее, чем с одной, - отозвался, наконец, управляющий.
– Ну, а вы сами как по этой части поступаете?
– спросил его Ченцов.
– Мне как случится... я человек занятой, - объяснил управляющий.
– Ну, а я так нет!.. Я не таков!
– возразил, смеясь, Ченцов.
– Не знаю, хорошее ли это качество во мне или дурное, но только для меня без препятствий, без борьбы, без некоторых опасностей, короче сказать, без того, чтобы это был запрещенный, а не разрешенный плод, женщины не существует: всякая из них мне покажется тряпкой и травою безвкусной, а с женою, вы понимаете, какие же могут быть препятствия или опасности?!.
Тулузов на это опять ничего не сказал и только усмехнулся.
– Ужасно бы мне теперь, - признаюсь вам, как другу своему, - ужасно бы хотелось найти здесь такое местечко, где бы именно можно было таинственно наслаждаться.
Говоря
– Есть здесь такие места?.. Скажите мне откровенно, и вы мне сделаете в этом случае истинное благодеяние; иначе я такой пошлой жизни, какая выпала в настоящее время мне на долю, не вынесу и застрелюсь.
– Зачем стреляться?
– возразил, усмехнувшись, управляющий.
– Таких мест здесь даже очень много.
– Где ж они именно?
– допрашивал Ченцов.
– В каждой почти деревне, - отвечал управляющий.
– На посиделки, что ли, к ним ехать надобно?
– Посиделок здесь нет, - произнес, как бы нечто обдумывая, управляющий, - но мужики здешние по летам все живут на промыслах, и бабы ихние остаются одне-одинехоньки, разве с каким-нибудь стариком хворым или со свекровью слепой.
– Это отлично!
– воскликнул Ченцов с восторгом.
– И есть между ними хорошенькие?
– Есть, и даже вот в деревне Катерины Петровны, в Федюхине, у одного мужика-пчеловода есть сноха - прелесть что такое, и лицо-то у ней точно не крестьянское!
– Но как же бы повидать ее и познакомиться с ней?
– расспрашивал уже задыхающимся от волнения голосом Ченцов.
– Не могу же я зря ехать в деревню, не зная, где, что и как?.. Вы поруководствуйте меня!
Управляющий на это отрицательно качнул головой.
– Нет-с, мне вас, Валерьян Николаич, в этом нельзя руководствовать! сказал он.
– Вы изволите, конечно, понимать, что я человек подчиненный вам и еще больше того Катерине Петровне; положим, я вас научу всему, а вы вдруг, как часто это между супругами бывает, скажете о том Катерине Петровне!
– Oh, mon Dieu, mon Dieu!
– воскликнул Ченцов.
– Скажу я Катерине Петровне!.. Когда мне и разговаривать-то с ней о чем бы ни было противно, и вы, может быть, даже слышали, что я женился на ней вовсе не по любви, а продал ей себя, и стану я с ней откровенничать когда-нибудь!.. Если бы что-либо подобное случилось, так я предоставляю вам право ударить меня в лицо и сказать: вы подлец! А этого мне - смею вас заверить - никогда еще никто не говорил!.. Итак, вашу руку!..
Говоря это, Ченцов пил стакан за стаканом шампанское.
Управляющий подал ему руку, которую Ченцов сильно потряс и проговорил настойчивым голосом:
– Как это сделать, вы должны мне про то сказать!
– Сделать это, - начал управляющий, по-прежнему опустив глаза на шахматную доску, - можно так: в нашем приходском селе проживает одна старуха - Арина Семенова; она слывет знахаркой и свахой... Через нее, полагаю, можно сделать всякое знакомство.
– И что же, к ней я могу прямо приехать?
– спросил Ченцов.
– В какой угодно вам час дня и ночи, - проговорил управляющий.
– Merci, мой друг, merci!
– благодарил Ченцов, еще раз пожимая крепко руку Тулузову и даже целуя его, не ведая нисколько, кого он лобызает!
III
Иван Петрович Артасьев, у которого, как мы знаем, жил в деревне Пилецкий, прислал в конце фоминой недели Егору Егорычу письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись в здоровье, несколько раз приезжал в Кузьмищево и прогащивал там почти по неделе, проводя все время в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах по части морали и философии. В их беседах участвовали также и дамы, причем gnadige Frau нет-нет да и ввернет свое, всегда очень основательное мнение, равно и Сусанна делала замечания, отличающиеся добротой и идеальностью, так что Пилецкий, как бы невольно, при этом останавливал на ней свой внимательный взгляд.
"Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне в город, - объяснял в своем письме Артасьев, - питает некоторую надежду уехать в Петербург, и дай бог, чтобы это случилось, а то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только я приютил его; другие же лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: "он сосланный, сосланный!..", - и никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч? Не за то ли, может быть, что он искреннее и горячее любит бога, чем мы, столь многомнящие о себе люди?!"