Масоны

Писемский Алексей Феофилактович

"Женится на днях", чуть было не бухнул доктор, но удержался, предчувствуя, что, может быть, это не понравится Егору Егорычу.

– Я не жалуюсь, здоров, - отвечал тот, прибодряясь.
– А мы сейчас были у юродивого одного!
– присовокупил он затем, зная, что Пилецкий всегда интересовался всеми так называемыми божиими людьми.

– У какого юродивого?
– спросил Мартын Степаныч снова с вспыхнувшим взором.

– Тут есть Андреюшка: тридцать лет он сидит по собственному хотению на цепи, молится мысленно и, как рассказывают, пророчествует!

– Весьма возможно!
– сказал протяжно Мартын Степаныч.
– Дар пророчества гораздо более распространен между людьми, чем это предполагают...

– Вы думаете?
– перебил

его Егор Егорыч.

– Убежден глубоко в том!
– отвечал Пилецкий.
– Возьмите вы одно: кроме людей к богу близких, пророчествуют часто поэты, пророчествуют ученые и великие философы, каков был, укажу прямо, Яков Бем [67] !.. Простой сапожник, он прорек то, что и греческим философам не снилось!

– Да, он выше их взял!
– подтвердил Егор Егорыч.
– Но вы, перечисляя лиц пророчествующих, забыли еще наших аскетов!

– Да, и аскетов, конечно, надо было упомянуть!
– сказал Мартын Степаныч.

– Аскетов ваших, Егор Егорыч, я прежде не признавал, - вмешался в разговор Сверстов, - но теперь, повидав Андреюшку, которого тоже надобно отнести к разряду аскетов, должен сказать, что, по-моему, он - или плут великий, или представляет собою чудо.

– Чем собственно?
– спросил Мартын Степаныч.

– Тем-с, что Андреюшка этот тридцать лет качается на проходящих у него под мышками цепях, и на теле его нет ни малейшего знака от прикосновения цепей.

Пилецкий при этом на несколько мгновений задумался.

– Может быть, он удостоился уже получить тело преображенное. Господь в милости своей велик: он дарит этим излюбленных им людей.

– Да, но, чтобы достичь этого, все-таки нужен известный правильный путь!
– воскликнул Егор Егорыч.

– Непременно!
– подтвердил Мартын Степаныч.

– И аскеты его имели в строгой, определенной форме умного делания!

Мартын Степаныч молчал.

– Вам знакомы эти формы?
– спросил его Егор Егорыч.

– Отчасти, но только весьма поверхностно!
– отвечал Мартын Степаныч.

– Хотите, я вам объясню подробно?
– сказал Егор Егорыч.

– Это будет манной для моей души, - проговорил Мартын Степаныч.

– В таком случае, я начну прямо!
– продолжал Егор Егорыч.
– Я знаю, кто вы, и вы знаете, кто я; мы, русские мартинисты, прежде всего мистики и с французскими мартинистами сходствуем и различествуем: они беспрерывно вводят мелкие политические интересы в свое учение, у нас - их нет! Сверх того, мы имеем пример в наших аскетах и признаем всю благодетельную силу путей умного делания!

– Позвольте, - возразил ему на это Мартын Степаныч, - я - давно, конечно, это было - читал об умном делании на испанском языке, но, опять-таки повторяю, подробности совершенно утратились у меня из головы.

– Подробности умного делания таковы!
– перебил его Егор Егорыч.
– Оно, что и вы, вероятно, знаете, стремится вывести темный огонь жизни из света внешнего мира в свет мира божественного. Но так как внешние вещи мира мы познаем: первое, через внешний свет, в коем мы их видим; второе, через звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с нами соединяют, то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и собственное безмолвие; а потому, приступая к умному деланию, мы должны замкнуться в тихой и темной келье и безмолвно пребывать в ней в неподвижном положении, сидя или лежа. Засим, самое умное делание совершается в семи степенях, соответственно семи видам натуры: из сих семи степеней, или видов, три суть темные, в коих наш огненный дух еще только стремится к небесному свету, один вид есть переходный и три последние - высшие. В частности, сии семь видов и степеней умного делания суть следующие: отвлекшись от множественности чувств, мыслей и желаний, должно собрать и сосредоточить всю силу духа в области сердца. Вспомогательными средствами для сего являются: задержание дыхания (ноздренное

дыхание), при мысленном повторении молитвы Иисусовой: "Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя!" Сие называется сжатием духа; сие сжатие переходит во внутреннее порывистое движение, выражающееся усиленным биением сердца. В таком движении дух, не будучи в состоянии выйти из самого себя, впадает в томление. Но томление духа по небесном свете приближает к нам сей последний; когда же он соприкасается с нашим духом, то происходит сотрясение, или толчок, иначе называемый небесною молниею. Это есть переход или прорыв из темной области в светлую. Здесь наше существо вводится в райскую сущность, которая открывается, как божественная теплота, за каковою следует небесная сладость, ощущение коей не сопровождается никаким страстным томлением и никакими движениями в теле; последнюю же степень составляет видение небесного света и божественных образов. Сия степень имеет великое множество различий, сообразно большему или меньшему совершенству созерцающего.

Прослушав все это со вниманием, Мартын Степаныч проговорил наконец:

– Да, есть разные способы приближения к себе бога!

Но по тону его голоса нетрудно было догадаться, что хлыстовский способ верчения и кружения казался ему юнее, живее, человечнее и, может быть, даже вернее для призвания в свое нравственное бытие божественного духа.

Побеседовав таким образом с Пилецким часа с два, Егор Егорыч и доктор отправились в Кузьмищево. Всю дорогу Егор Егорыч рассуждал о Мартыне Степаныче.

– Пилецкий чрезвычайно переменился, чрезвычайно!
– говорил он.
– Я года три назад его видел, это был старик еще крепкий, разговорчивый, а теперь что это такое?

– Я говорю, что он влюблен в эту свою - как ее?.. Екатерину Филипповну, и теперь скучает об ней. Он мне с первых слов стал описывать ее, но с вами, я не знаю почему, ни слова не заикнулся об этом!

– Разговор не зашел о том. Кроме того, он прежде достаточно говорил мне о своей духовной матери.

– А он называет ее духовной матерью?
– спросил доктор.

– Всегда, и еще тогда ходила по Петербургу острота Павла Катенина, который сказал, что Пилецкого, как евангельскую лепту, отыскала вдовица и принесла ко Христу.

– Это недурно!
– заметил было Сверстов.

Но Егор Егорыч нахмурился.

– Что же тут недурного?
– проговорил он.

– А самую вдовицу вы знаете?
– расспрашивал Сверстов.

– Нет, и не видал даже никогда, но слыхал, что она умная, искренно верующая в свой дар пророчества, весьма сострадальная к бедным и больным; тут у них, в их согласии, был членом живописец Боровиковский, талантливый художник, но, как говорили тогда, попивал; Екатерина Филипповна сообща с Мартыном Степанычем, как самые нежные родители, возились с ним, уговаривали его, стыдили, наконец, наказывали притворным аки бы гневом на него.

Пока таким образом рассказывал Егор Егорыч, показалось и Кузьмищево, где мои кавалеры нашли дам очень уставшими с дороги и уже улегшимися спать.

На другой день поутру начались толкования о предстоящем венчании Егора Егорыча с Сусанной, которое потом и совершилось с полной простотой.

В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было село), сказать, что он будет венчаться с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам с дьяконом облекся в дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого христова воскресения. Все дворовые и даже крестьяне Егора Егорыча сбежались на эту церемонию. Преобладающее в этом случае число было, конечно, женщин и ребятишек: последние бессмысленно, но с большим любопытством на все глядели, а из женщин, особенно молодых, некоторые слегка вздыхали и проговаривали шепотом между собою: