Масоны
Шрифт:
Катрин вскрикнула от радости, увидав его.
– Какое счастие, что вы приехали!
– сказала она.
– Вы мне очень нужны!
Перед ней действительно стоял сын Власия, Савелий Власьев, малый лет тридцати, с лицом корявым и ясно показывающим, что печенка у него порядком подгнила. Он имел очень жиденькую бороду и был одет в длиннополый, но из довольно тонкого сукна сюртук, в сапоги выростковые чищенные; на указательном пальце его правой руки виднелся позолоченный перстень; словом, Савелий скорее походил на мещанина, чем на мужика. По мастерству своему он был маляр, но маляр чистый, то есть он расписывал потолки по трафарету, занимался очисткою и убранством церквей, был часто нанимаем иконописцами и даже академическими художниками приготовлять для них полотно,
Когда первый пыл радости от свиданья с Тулузовым позатих в Катрин, то она ему сказала, указывая на Савелья:
– Это сын Власия и муж Аксиньи.
Тулузов гордо взглянул на Савелья и ничего не проговорил.
– Он отыскал свою жену и привез ее сюда с собой!
– присовокупила Катрин.
– Где ж ты отыскал ее?
– проговорил Тулузов Савелью весьма неприветливым тоном.
– В Петербурге-с, - отвечал тот не очень подобострастно.
– Она жила у Ченцова на его квартире, - дообъяснила Катрин.
Тулузов некоторое время соображал.
– А как же ты разыскал Валерьяна Николаича?
– спросил он.
– Разыскал я, почесть, и сам не знаю как, - отвечал Савелий не совсем охотно.
– Ты, пожалуйста, говори Василию Иванычу все, что и мне говорил, сказала ему Катрин.
– Говорить тут, сударыня, особенно нечего, - продолжал Савелий.
– Я, слышучи, что Аксинья сбежала из дома и приехала в Петербург, первоначально пошел к генералу Сквозникову...
– К какому это генералу Сквозникову?
– остановил его Тулузов.
– К генерал-ахитектору, - отвечал, не запнувшись и не без важности, Савелий.
– Что же это за должность такая генерал-архитектор?
– поинтересовался Тулузов.
– По дворцовой части они служат... Я им доложил, что вот так и так!.. "Ах, говорит, братец, на тебе записку, ступай ты к частному приставу Адмиралтейской части, - я теперь, говорит, ему дом строю на Васильевском острову, - и попроси ты его от моего имени разыскать твою жену!.." Господин частный пристав расспросил меня, как и что, и приказал мне явиться к ним дня через два, а тем временем, говорит, пока разыщут; туточе же, словно нарочно, наш один мужик встретился со мной в трактире и говорит мне: "Я, говорит, Савелий, твою жену встретил, идет нарядная-пренарядная!.. Знать, у кого-нибудь в кормилицах живет!" - "Ты где же, говорю, ее встретил?" - "На Песках, говорит, вышла из дома, что супротив самых бань"!.. Я опять к господину приставу Адмиралтейской части, объяснил ему. "Ну, говорит, значит, мы ее найдем!.. Приходи ты опять дня через два!" Я пришел. "Жена твоя, говорит, живет в квартире отставного поручика Ченцова, и мы по твоему прошению заарестовали ее: она призналась, что твоя жена... Хочешь, ты ее возьми на поруки; хочешь, мы ее отправим по этапу!" Я пожелал ее себе взять.
– А Валерьяна Николаича ты видел?
– спросил Тулузов.
– Никак нет-с! Я к ним даже и на квартиру не ходил, - отвечал Савелий, - а привез только сюда хозяйку мою, и теперь я ожидаю защиты от вашей господской власти!.. Где ж нам ее стеречь?
– Стеречь и мы ее не можем!
– проговорила Катрин.
– Как же нам, сударыня, быть после того?
– произнес явно грубым тоном Савелий.
– Ты там как знаешь будь, - перебил его строго Тулузов, - а мы вот повидаем твоего отца, который поумнее тебя, и с тем рассудим, как лучше распорядиться.
– Это-с как вам угодно, а я только к тому говорю, что при жене жить не стану, чтобы ее беречь; пусть тот же родитель мой будет
– Устережем и без тебя!
– отозвался Тулузов.
– Сделайте милость!
– сказал Савелий и, по приказанию Екатерины Петровны, удалился.
Она же, оставшись с Тулузовым вдвоем, сообщила тому боязливым голосом:
– Кроме этого грубияна, я от Валерьяна получила письмо, которое я не знаю в какое ставит меня положение. Нате, прочтите!
Тулузов стал было про себя читать письмо.
– Читайте вслух, тут каждое слово важно!
Тулузов начал читать письмо вслух:
– "Катрин! Вы когда-то говорили мне, что для меня способны пожертвовать многим, - Вы не лгали это, - я верил Вам, и если, не скрою того, не вполне отвечал Вашему чувству, то потому, что мы слишком родственные натуры, слишком похожи один на другого, - нам нечем дополнять друг друга; но теперь все это изменилось; мы, кажется, можем остаться друзьями, и я хочу подать Вам первый руку: я слышал, что Вы находитесь в близких, сердечных отношениях с Тулузовым; нисколько не укоряю Вас в этом и даже не считаю вправе себя это делать, а только советую Вам опасаться этого господина; я не думаю, чтобы он был искренен с Вами: я сам испытал его дружбу и недружбу и знаю, что первая гораздо слабее последней. На днях Тулузов сыграл со мной ужасную вещь: он напустил на меня мужа Аксиньи, которую я, каюсь, чтобы спасти от ссылки, увез с собою при отъезде моем в Петербург".
– Я напустил Савелья, тогда как я и не знал ничего!
– произнес Тулузов, остановившись на мгновение читать, и потом снова продолжал:
"Муж Аксиньи отнял ее у меня, а это все равно, что отнять жизнь у меня! Вы сами, Катрин, знаете и испытали чувство любви и, полагаю, поймете меня, если я Вам скажу, что во взаимной любви с этой крестьянкой я очеловечился: я перестал пить, я работаю день и ночь на самой маленькой службе, чтобы прокормить себя и кроткую Аксюту. Мне еще в молодости, когда я ездил по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд было как бы предначертано: "Ты спасешься женщиной!" - и прежде я думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение свое в Людмиле, думал, наконец, что встречу свое успокоение в Вашей любви!"
– Вот уж я уверена, что от любви моей он никогда ничего не ожидал, кроме денег, - заметила грустным голосом Катрин.
– Конечно, - подтвердил с усмешкою Тулузов, - и вообще все письмо есть пустословие и ложь.
– Нет, тут не одно пустословие, - возразила Катрин, - дальше вы увидите, есть и более серьезные вещи.
Тулузов снова стал продолжать чтение письма:
– "В Аксюше для меня явилось это спасение, и неужели же, Катрин, Вы захотите этого ангела-хранителя моего, а для Вас совершенное ничто, отнять у меня? Как помещица, Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу в Петербург, дав ей паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете моей мольбе, то против Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и того, что я совершил в отношении Вас; но клянусь Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть моя безраздельно ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить в душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом поднимается на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю Вам, что я застрелюсь, если Вы не возвратите мне Аксюты".
Последние слова в письме были подчеркнуты два раза.
– Что вы думаете обо всех этих обещаниях и угрозах?
– спросила Катрин.
Тулузов еще раз прочитал про себя окончание письма: рысьи глаза его, несколько налитые кровью, как будто бы в эти минуты окаменели и были неподвижно уставлены на письмо.
– Такое же пустословие, - проговорил он, - как и в начале письма.
– Ну, я вижу, вы мало знаете Валерьяна!
– произнесла с ударением Катрин и кивнула многознаменательно головой.