Масоны
Шрифт:
Катрин, хоть и женщина была, но очень хорошо поняла, что говорил Тулузов и даже ради чего он это говорил.
– Поэтому и вы можете быть таким жертвователем?
– спросила она.
– Могу!
– отвечал ей лаконически Тулузов.
– А чем же вас за это наградят?
– Дадут, может быть, даже Владимира, а с ним и потомственное дворянство.
– И что же мешает это сделать?
– Мешает, что у меня денег нет, чтобы пожертвовать значительную сумму.
– А у меня, Василий Иваныч, как вы думаете, есть настолько денег, чтобы их достало на ваше пожертвование, за которое бы дали вам дворянство?
– Без сомнения, для этого всего надобно тысяч тридцать!
– И как же вы говорите,
– Я вот и прошу вас одолжить мне эту сумму!
– сказал Тулузов.
– Вам не просить следовало этой суммы, а просто сказать мне, что вам нужна такая-то сумма и именно на то-то! Какой вы скрытный человек!.. Мне очень не нравится эта черта в вашем характере!
– Как же я мог говорить вам об этом, когда я вчера только сам узнал и сообразил, что посредством пожертвования могу получить даже дворянство потомственное.
– Но когда вы должны сделать это пожертвование?
– Чем скорее, тем лучше!
– Вам надобно ехать куда-нибудь для этого?
– Да, в наш губернский город непременно, чтобы видеться с директором гимназии, а может быть, и в Петербург придется съездить.
– Ну, вот видите ли, Василий Иваныч, - начала Катрин внушительным тоном, - мне очень тяжело будет расстаться с вами, но я, забывая о себе, требую от вас, чтобы вы ехали, куда только вам нужно!.. Ветреничать, как Ченцов, вероятно, вы не станете, и я вас прошу об одном - писать ко мне как можно чаще!
– Каждую почту буду писать, но и вас прошу о том же; мне тоже нелегка будет разлука с вами!
– Верю вам!
– ответила ему сентиментальным голосом Катрин.
Тулузов на другой день, после трогательно-печального прощания с Катрин, происшедшего, разумеется, втайне от прислуги, уехал в губернский город. Слепая фортуна сильно благоприятствовала всем его начинаниям. По случаю ходивших по городу бесспорных слухов об его отношениях к m-me Ченцовой, завись его дело от какого-нибудь другого начальствующего лица, а не от Ивана Петровича Артасьева, Тулузов вряд ли бы что-нибудь успел. В то время еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея в голове одну только мысль, что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки; большой и красноватый нос его затрясся, а на добрых серых глазах выступили даже слезы.
– Душа моя!
– воскликнул он.
– Вы нам истинное благодеяние оказываете! Позвольте мне познакомить вас с моим другом Пилецким!
И добряк хотел было Тулузова ввести в комнату к Мартыну Степанычу, до сих пор еще проживавшему у него и тщетно ждавшему разрешения воротиться в Петербург. Тулузов уклонился от этого приглашения и сказал, что он просит это дело вести пока конфиденциально.
– Извольте, извольте, душа моя, но чем же вы желаете, чтобы вас вознаградило правительство? Я на это имею такого рода бумагу!
– говорил Иван Петрович все с более и более краснеющим и трясущимся носом и с торжеством выкладывая перед глаза Тулузова предложение министра, в котором было сказано: отыскать жертвователей с обещанием им награды.
– Я желаю получить одну милость от правительства, - стал отвечать Тулузов, - я личный дворянин, и так как у меня могут быть дети...
– О, без сомнения, бог благословит вас этим!
– перебил его Иван Петрович.
– Да-с, и потому хотелось бы, чтобы они наследовали от меня дворянство.
– Да как же им и не наследовать, когда вы для чужих детей делаете столько добра!
–
– Способ для этого такой: чтобы дали мне Владимира хоть третьей степени, - толковал ему Тулузов.
– Конечно, конечно!
– соглашался Иван Петрович.
– Я бы попросил вас записать о моем желании!
– добавил Тулузов.
– Сию же секунду!
– говорил Иван Петрович, торопливо записывая в свою памятную книжку желание Тулузова.
– А кому деньги прикажете мне представить?
– спросил тот.
– Мне, если только доверяете!
– сказал Иван Петрович.
– О, помилуйте, ваше превосходительство!..
– подхватил Тулузов, хотя и знал, что Артасьев был только еще статский советник, и потом, вынув из кармана безыменный билет, на котором внушительно красовалась цифра: тридцать тысяч, почтительно подал его Ивану Петровичу.
– Святые эти денежки, святые!
– говорил тот, смотря на билет.
– Кто внушил вам эту благую мысль, я не знаю!
– Собственное мое сердце, ваше превосходительство: я сам вышел из людей бедных и знаю, что образование нам необходимее даже, чем богатым людям, и если на мои деньги хоть десять мальчиков получат воспитание, так бог и за то меня вознаградит.
– Сторицею вознаградит и еще более изольет на вас благодати, которую вы и без того уже издавна в душе вашей имели!
– Благодаря бога, имею склонность к добрым делам!
– произнес с чувством Тулузов и, получив квитанцию в представленных им Артасьеву тридцати тысячах, раскланялся с ним и уехал.
Добряк Артасьев, не медля ни минуты, поспешил прийти к другу своему Пилецкому, чтобы передать ему, какие есть в русской земле добрые и великодушные люди. Мартына Степаныча тоже обрадовала и умилила эта новость.
– Слава всевышнему!
– сказал он, поднимая глаза к небу.
– Его волей вселяется в сердца людей маловедомых великое изречение: "Блюдите, да не презрите единого от малых сих!"
Собственно на любви к детям и была основана дружба двух этих старых холостяков; весь остальной день они сообща обдумывали, как оформить затеянное Тулузовым дело, потом сочиняли и переписывали долженствующее быть посланным донесение в Петербург, в котором главным образом ходатайствовалось, чтобы господин Тулузов был награжден владимирским крестом, с пояснением, что если он не получит столь желаемой им награды, то это может отвратить как его, так и других лиц от дальнейших пожертвований; но когда правительство явит от себя столь щедрую милость, то приношения на этот предмет потекут к нему со всех концов России. Последняя мысль была изобретена Мартыном Степанычем, который был бесконечно выше Артасьева как по уму своему, так и по известного рода хитрости. Донесение в таком виде и полетело в Петербург. Тулузов, получив от знакомого гимназического чиновничка с этого донесения копию и видя, как оно веско было написано и сколь много клонилось в его пользу, счел преждевременным ехать в Петербург и отправился обратно в Синьково, которого достигнул на другой день вечером. Прежде всего он спросил бывшего камердинера Валерьяна Николаича, а теперь у него находящегося в услужении, здорова ли Катерина Петровна?
– Здоровы-с!
– отвечал тот.
– У них теперь стоит мужик из Федюхина.
– Какой мужик из Федюхина?
– проговорил Тулузов.
– Сын Власия!
Тулузов не расспрашивал далее и пошел к Екатерине Петровне в боскетную, где она по большей части пребывала. Здесь я не могу не заметить, что Тулузов в настоящие минуты совершенно не походил на того, например, Тулузова, который являлся, приехав из губернского города после похорон Петра Григорьича, то был почти лакей, а ныне шел барин; походка его была смела, важна; вид надменен; голову свою он держал высоко, как бы предвкушая Владимира не в петлице, а на шее.