Мастер дороги
Шрифт:
— Насчет Земли, конечно, факт несомненный: круглая и вертится. Но по поводу вуду я бы не спешил с выводами.
— Никто же не спорит, что сам культ существует, — отмахнулся Виталий. — И кстати, автор в тех случаях, когда излагает факты, излагает их верно. И про «мимикрию аутентичных верований под христианство», и про Франсуа Дювалье, который почти тридцать лет продержался на Гаити благодаря тому, что сотрудничал с унганами, — всё так. Но дальше-то он ударяется в мистицизм, начинает вещать про «единственную живую религию», «эффективность магии» и прочую ерунду. «Сердце ангела» — отличный фильм, но нельзя же быть таким доверчивым!
Сосед улыбнулся:
— А вы, оказывается, «в теме».
— Так, читал кое-что.
— Не практиковали?
Виталий
— Нет. По-моему, это бессмысленно и чересчур кровожадно, лучше уж, начитавшись Толкина, песни на несуществующем языке сочинять. Продуктивней, да и… цыплята не пострадают.
У соседа в пиджаке жизнерадостно дзенькнуло. Извинившись, он в который раз вынул «апельсин», открыл, осмотрел, пальцем поддел и чуток передвинул одну из стрелок, после чего захлопнул часы и снова положил в карман.
— Цыплят, говорите, жалко? Может быть. Но вот насчет бессмысленности вы не правы.
— Нет никакой магии и никаких духов, — твердо произнес Виталий. — Все так называемые феномены, связанные с вудуизмом: одержимость лоа, зомби и тому подобное, — всё это объясняется очень просто…
— «Гипноз, мошенничество, работа на публику»?
— Именно!
— Ну что ж… Если хотите, расскажу одну историю, которая, может, переубедит вас. В крайнем случае — просто послушаете, чтобы время скоротать. Я, знаете, немного волнуюсь. — (Виталий мысленно поаплодировал себе за проницательность.) — Всегда, когда лечу, чувствую себя слегка беспомощным. А мужчина не должен быть беспомощным, нигде и никогда, это противоестественно! Нет ничего хуже, чем зависеть от случая, от провидения. Хотя, — добавил он чуть приглушенно, — Бог, конечно, не фраер, правильно говорят. И все-таки предпочитаю, насколько это возможно, быть хозяином собственной судьбы. Принимать решения, бросать вызов, бороться за место под солнцем, достигать поставленной цели вопреки сопротивлению «цыплят», неудачников, зануд!
Он говорил спокойно и рассудительно, как о чем-то давно решенном, само собой разумеющемся. Виталий уже с тоской представлял, как все оставшееся время будет внимать откровениям этого «сверхчеловека», но тот плавно поменял тему, вернувшись к обещанной истории.
Отказываться было неудобно, поэтому Виталий решил послушать.
Евгений Федотович Пчелкин всю жизнь числился в неудачниках. Он был обычным, ничем не примечательным человечком, и даже единственная черта, выделявшая Пчелкина из «серой массы», — внешность — только мешала ему. Другой бы на всю катушку пользовался тем, что похож на известного артиста Леонова, но Пчелкину это сходство приносило одни неприятности. Опаздывая на работу, сунешься в булочной без очереди к кассирше — «Ишь, народный артист, а туда же!». Возвращаешься поздно ночью домой — пацанва в подворотне: «Дядь, а мы тебя по телику видели. Ты ж богатый небось — поделись копеечкой».
И обидно же: настоящего Леонова наверняка и очередь бы пропустила, и хулиганы не за «копеечкой», а за автографом бы подошли. Люди как будто чувствовали, что Евгений Федотович не своей, заемной внешностью пользуется, — вот и мстили, неосознанно.
Пчелкин привык. В детстве был худой и высокий — дразнили «каланчой», в институте за то, что не умел отвечать громко и внятно, прозвали Бормотуном. Сослуживцы тоже не уважали — скорей терпели, как существо небесполезное. Все-таки бухгалтеру броская внешность да внятное произношение ни к чему. Главное, чтобы считать умел.
Считал Пчелкин профессионально. Начальство всегда оставалось довольно тем, как ловко он маскировал в бумагах «левые» прибыли, сколь виртуозно балансировал на самой грани, покрывая «нормальные производственные аферы». Делал он это, конечно, небескорыстно, отщипывая малую толику от неучтенных доходов — ровно столько, сколько позволяли.
Он жил скромной, казенной жизнью, не был праведником, но не был и подлецом, который прикидывается тихоней. Просто там, где другие рисковали и шли напролом, Пчелкин предпочитал выждать: «чтоб наверняка».
При
Даже развал Союза мало отразился на существовании Пчелкина. Бухгалтер — профессия на все времена, для любых режимов; он продолжал трудиться, хотя место работы теперь приходилось часто менять. Новорожденные фирмы лопались со скоростью мыльных пузырей, но Евгений Федотович всегда выходил сухим из этой мутной водицы; впрочем, в чересчур рискованные аферы он и не совался.
Только один-единственный раз сделал исключение. Какой-нибудь ушлый психолог, наверное, без труда объяснил бы, почему тихий и ни на что не претендующий Пчелкин вдруг ввязался в откровенную авантюру, которая грозила ему пожизненным лишением свободы. Зачем полез на рожон, разменяв пятый десяток? Откуда, из каких глубин этого ходячего омута всплыл, подтверждая народную мудрость, самый настоящий чертяка? Бог весть. Психологи (в том числе и те, кто работал на карательные органы) ничего о феномене Пчелкина не знали, поскольку остался он вне зоны их внимания. Ушел, ускользнул — неприметный человечек, наделенный примечательной внешностью. Видимо, она и сослужила ему — впервые в жизни! — добрую службу: он выглядел настолько безобидно, что налоговики, а потом и следователь даже не заподозрили, что этот неуклюжий бормотун способен провернуть такую аферу. А он надул всех, включая собственное начальство, и умыкнул из-под носа у государства очень немаленькую сумму.
Конечно, Пчелкин не спешил и затаился. Выждал, пока скандал уляжется, по-прежнему ходил на очередную свою службу, перечитывал, смущенно улыбаясь, Ильфа с Петровым и о чем-то своем, очень личном, очень давнем, вымечтанном размышлял.
Потом купил билет до Нью-Йорка. В один конец.
И полетел покорять Америку.
У каждого в жизни есть своя идея фикс, мечта недостижимая. Кому чего в жизни недодали — о том и грезит. Воображаемый психолог, ознакомившись с историей Евгения Федотовича, несомненно, обнаружил бы корни его любви к Штатам — любви потаенной, страстной, безудержной… и, разумеется, не имеющей ни единой точки пересечения с тем, что называется «здравый смысл». Ну а нам остается лишь констатировать факт: у домоседа Пчелкина любовь такая была.
Евгений Федотович и из Киева-то выезжал не более двух десятков раз, а за пределы тогдашней УССР — дважды или трижды! Полет в Америку был для Пчелкина сродни экскурсии, которую Вергилий и Беатриче устроили Данте: боязно, но дух захватывает, и адреналину в крови столько, что — mamma mia! — его уже и не чувствуешь, а на каждое новое диво дивное реагируешь без восторга, с легким ленивым интересом: «Гляди-ка, и такое бывает!..»
Освоился Пчелкин быстро. Благодаря безукоризненному чутью не влип ни в одну из многочисленных печальных историй, происходящих с иностранцами, не стал жертвой мошенников или бандитов — и даже начал верить, что наконец-то полоса неудач и серых будней миновала. Америка, таинственная, манящая, была перед Пчелкиным — но еще не у его ног. Ее следовало покорить, как сделали это Колумб, Писарро или, прости Господи, какой-нибудь Диего де Ланда. В отличие от своих славных предшественников, Евгений Федотович располагал универсальным оружием — деньгами, — и оружие это было пущено в ход! Сам Пчелкин весьма туманно представлял, как именно следует покорять Америку. Только некое воображаемое состояние мирской нирваны, когда ему захочется воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — было для Евгения Федотовича единственным показателем успеха. И путь к этому успеху он выбрал, руководствуясь наивными, детскими еще представлениями об удавшейся жизни. Безумные вечеринки, лимузины, женщины, о которых Пчелкин мог лишь мечтать в своих самых развязных снах, услужливо склонившийся у столика официант, яхты, пляжи, солнце, отражавшееся в зеркальных глыбах небоскребов…