Мастер дороги
Шрифт:
«Пиджачники»! Данька никогда еще не видел двух сразу.
Тем более — в компании такого странного типуса: высокого мужика с коровьими рогами… нет, конечно, в рогатом шлеме! — в кольчуге, буйно бородатого и не менее буйно себя ведущего. Он вывалился из кустов, взревел, ворочая массивной головой, и попер прямо на «пиджачников». Те ловко подхватили его под белы руки и поволокли за угол корпуса.
Даньке показалось, что была в «пиджачниках» какая-то неправильность… Может, в прическах? — волосы у обоих блестели, словно прилизанные, и только на затылках торчало
«Пиджачники» будто учуяли Данькин взгляд: не отпуская пленного, как по команде обернулись, задрали головы. Данька отшатнулся и, не удержавшись, рухнул на кровать, больно ударившись затылком о металлическую раму.
Когда, пересилив боль и страх, он снова подкрался к окну, на дорожке перед корпусом никого не было, только блестела в кустах не подобранная бомжом бутылка.
С того дня поток Данькиных сопалатников не иссякал. Их подселяли, чтобы некоторое время спустя — час, полдня, сутки — унести. В морг. Одни умирали в муках, другие отходили легко, с улыбкой на устах. Бывали дни, когда в палате оказывались забиты все койки, иногда Даньку оставляли тет-а-тет с единственным больным; он несколько раз порывался спросить медсестер, санитаров или Михаила Яковлевича, как так получается, что за дурацкое совпадение? — да всё забывал или не находил подходящего момента.
К окну Данька старался больше не приближаться, даже во время своих возобновленных упражнений с костылями (а вскоре — уже и без костылей). Все эти смерти только поначалу потрясали его, потом — лишь давали внутренний толчок, палитру переживаний, которые он привык переносить в свои картины. Может, именно поэтому с каждым днем Данькины рисунки становились всё удачней, а стопка портретных набросков на тумбочке росла вавилонской башней?
Немного разъяснил происходящее санитар — один из тех, что приходили за умершими. «Старушки-FM» называли санитаров «загребалами» и каждому давали разухабистую кликуху: Борода, Кривляка, Старик, Клыкастый Боров, Рыжик, Хвостач.
На этот раз на носилки грузили тощего, как макаронина, мужичка, с виду — типичного бухгалтера. Потом один принялся выгребать вещи из тумбочки, складывать в мешок, а другой — по кличке Хвостач — пристроился на краешек Данькиной кровати и несмело потянулся к стопке эскизов:
— Можно?
Данька кивнул.
Хвостач взял верхний лист — как раз с портретом тощего бухгалтера. Тряхнул головой, аж закачались перехваченные черной резинкой патлы, за которые его так прозвали.
— А похож, — сказал с уважением.
— Почему их все время ко мне приносят?
— Кого?
— Покойников, — отрезал Данька. — Ну, будущих… они ж тут почти не задерживаются…
— Так другие палаты забиты, а грузовой лифт сломался, никак не починят, — развел руками Хвостач. — Запарились уже по лестницам бегать с носилками. Ну и… — Он грузно вздохнул и поднялся, чтобы помочь коллегам. — Не вешай нос, художник! — бросил уже с порога. — Тебе скоро выписываться — так лови момент, рисуй-пиши пока. — Хвостач подмигнул и ушел, носком протертой кроссовки захлопнув дверь.
«Загребала» не соврал: грузовой
Он мог теперь ходить без костылей, только с тростью, так что при первой же возможности спустился в фойе центрального входа и купил телефонную карточку. Телефон на первом этаже, разумеется, был сломан, так что пришлось идти на второй.
Дозвонился сразу — но, как оказалось, ошибся номером. Попыток через десять понял: либо в телефоне, либо где-то на АТС глюк — каждый раз он попадал не туда и всегда — к разным людям.
«Удача любит упорных» — Данька поднялся на третий (телефонная трубка оторвана и валяется в углу), четвертый (нет гудков), пятый (щель для карточки забита металлическим долларом, который фиг выковырнешь — а судя по царапинам, пытались многие)… Шестой, седьмой и восьмой этажи радовали либо хронически короткими гудками, либо дозвоном исключительно на автоответчики, либо несмолкаемым «Нас не догонят!» из динамика. Данька нарочно дождался, пока песня отгремит, услышал угрожающее «А теперь — реклама!» и повесил трубку.
На девятом телефона не было. Лишь на подоконнике валялась смятая газета. Данька поднял ее и развернул: всё то же — пожары, наводнения, смерчи, террористы…
И лишь странное число в углу, о которое спотыкается взгляд: 25 июля 1300 года. Наверное, ошибка наборщика.
Данька осторожно сложил газету и оставил там, где взял, — на подоконнике.
Ввергаемый лифтершей на родной первый этаж, он всерьез подумывал о побеге из больницы — к ближайшему телефону-автомату.
В палате Даньку дожидался Михаил Яковлевич.
— Присаживайтесь, молодой человек, — он отложил в сторону эскиз, который внимательно рассматривал, и сделал приглашающий жест. — Поздравляю, прогресс явный и потрясающий. Я так понимаю, в ближайшее время вы собираетесь нас покинуть?
— А?.. — не совсем вежливо переспросил Данька. И с некоторым запозданием прикрыл распахнувшийся от изумления рот. О чтении Михаилом Яковлевичем мыслей «Старушки-FM» ничего не сообщали.
— Не удивляйтесь, молодой человек. Все мы знаем, как вы тревожитесь о своей Ларисе. И, разумеется, первым делом поспешите к ней, так?
— Т-так.
— Ну а я… не могу отпустить вас одного.
— Доктор, пожалуйста!..
Михаил Яковлевич поднял руку:
— Одного — не могу. Но почему бы нам с вами не прогуляться вдвоем. При том условии, что, каким бы ни оказался результат поездки, мы вернемся в больницу.
— Вы… вы что-то знаете, да?
— Знаю. Но рассказывать вам сейчас бессмысленно; потом — может быть. Итак, согласны?
Конечно, Данька был согласен! Предложи ему Михаил Яковлевич продать душу — он бы и тогда согласился, подмахнул контракт не задумываясь!