Мастер дороги
Шрифт:
— Мы здесь без родителей, и у нас есть разрешение. — Настя протянула ему бумагу, хранитель дважды прочел, сложил лист и велел: — Ступайте за мной. Вы ошиблись по крайней мере на сотню этажей.
Документ так и не отдал.
За его спиной Сашка с Лебедем переглянулись, Лебедь пожал плечами, мол, а что делать, пусть ведет. Сашка готов был согласиться: балконы на двухсот-каком-нибудь тоже имеются — так не все ли равно.
Хранитель препроводил их на соответствующий этаж, отвел к своему коллеге, сидевшему за стойкой,
— Будьте добры, позаботьтесь о детях.
Круглолицый за стойкой скупо кивнул:
— Всенепременно.
В нем было что-то от младенца: то ли гладкая кожа, то ли пристальный всепонимающий взгляд. Хранитель склонился над компьютером, тонкие пальцы едва коснулись клавиатуры…
Сашка стоял ни жив, ни мертв. Отовсюду звучали голоса, тысячи голосов. Кто-то пел, кто-то хохотал, кто-то умолял принести ему земляники, свежей, свежей земляники!.. Каждый слышал только себя, но вместе они сливались в сложную, слаженную мелодию. На сотом ничего подобного не было: только слабое одиночное бормотание.
«Конечно, — подумал Сашка, — те, кто на сотом, умерли-то когда!.. А эти вот — совсем недавно».
Он видел, как растерянно вздрогнула Настя. Вспомнил собственные ощущения, когда впервые услышал эти голоса, и взял ее за руку, успокаивающе пожал.
Лебедь стоял рядом, весь напружиненный, испуганный.
— Что это? — спросил одними губами.
Сашка не успел ответить. Хранитель вышел из-за стойки, аккуратно прикрыл за собой дверцу.
— Обождите, я сейчас принесу.
Он направился в один из проходов между стеллажами.
— Все в порядке, — шепнул Сашка. — Это нормально, это тут всегда так.
И вдруг дед запел.
Нет, это не было песней в буквальном смысле: никаких отчетливых слов, ничего такого. Просто мотив — мощный, гордый, бунтарский.
Смысл и так был понятен: я не сдамся! что бы ни случилось, что бы ни сделали со мной — это меня не сломает!
Мелодия, которую Сашка слышал по ночам, была только тенью нынешней песни, ее блеклым подобием. Он словно наяву увидел деда молодым — еще на полуострове, еще верящим в идеалы повстанцев. Это был их гимн, песня, с которой они шли в бой. Песня, с которой умирали.
Почему дед пел ее сейчас? Догадался ли он, где находится? Услышал ли голоса других? Или это просто было недолгое просветление сознания, уже столько месяцев запертого в шаре?
Сашка не знал.
На мгновение в душнице сделалось тихо — так тихо, что стало слышно, как шаркают тапочки хранителя, ушедшего за шаром.
Потом тишина взорвалась голосами. Это было похоже на шум прибоя. Или на рев болельщиков в последние минуты финального матча. Теперь они кричали в два, в три, в десять раз громче, чем прежде. Плакали, смеялись, по-прежнему просили принести свежей земляники. Кого-то звали, рыдая то ли от счастья, то ли от безнадеги. Проклинали всех на свете.
Дед пел.
Мигнула и загорелась ярче лампочка над постом дежурного. Где-то вдалеке коротко и зло рявкнул звонок — раз, другой, третий. Захлопали двери, раздалось шлепанье подошв — и к посту из лабиринта стеллажей стали выбегать хранители. Их оказалось неожиданно много, Сашка попятился и слишком поздно сообразил, что теперь-то все кончено. Сейчас они вычислят, откуда доносится голос, сейчас все раскроется.
Он понял вдруг, что то, как отреагирует мама, для него не главное.
Нужно освободить деда. Любой ценой — освободить.
— Посторонитесь! — велел дежурный, буквально сдвигая их с дороги. — Кто-нибудь, отведите детей в свободный меморий, пусть подождут, пока все кончится. — Он рухнул в кресло и заелозил мышкой по коврику. — Что ж за день-то сегодня такой, в бога-душу-м-мать!.. Артем, проверь, чтобы все входы корректно заблокировались, опечатываемся до наступления полного штиля. Сообщи на этажи и лифтмастеру. М-мать, ведь недавно же была профилактика, что на них нашло-то!.. — Дежурный заметил Сашку с Настей и Лебедем и заорал: — Аннушка, я неясно сказал? Почему они до сих пор здесь?!
Сутулая рослая тетка в очках ухватила Настю за плечо и с фанерной вежливостью попросила всех троих идти за ней. И не волноваться.
— А что вообще тут происходит? — спросил Лебедь. — Воры залезли? Или террористы?
— Нет, нет, это учебная тревога. — Тетка говорила так, будто набила рот недоваренным картофелем. — Все в порядке. Я отведу вас в меморий, посидите там, пока тревогу отменят.
— Точно учебная?
— Конечно, конечно. Какая ж еще?
— Ну мало ли. А вот откуда вы знаете, учебная она или нет? Это ж смысла никакого — предупреждать, что учебная: тогда никто не будет стараться, если все понарошку.
«Болтай, — думал Сашка, — давай же, заговаривай ей зубы. Только бы не услышала…»
Дед пел.
Их почти силой впихнули в меморий — пустую комнату, внутри только стол да несколько стульев. Стены были обшиты мягкой материей, в дальнем углу висела икона Искупителя.
— Что это вообще за штуки?! — прошипел Лебедь, когда они остались одни. — Так и с катушек можно свихнуться, ты бы хоть предупреждал, Турухтун. Офигеть просто!..
— Она не уходит, — сказала Настя, присев у замочной скважины.
— Как не уходит?!
— Встала, подперла стенку, разговаривает по рации.
— Бли-и-ин…
— Что говорит?
— Тише вы! Говорит: «хорошо, прослежу». Это, наверное, за нами проследит.
— Ясно, что за нами, за кем же еще.
Настя отошла от двери и села на стол.
— Что будем делать?
Лебедь подумал с полминуты. Пожал плечами:
— А что делаем в школе? Проситься в туалет. Раскрывай свой рюкзак, бум готовиться к операции «Прорыв».