Мастера и шедевры. Том 2

Долгополов Игорь Викторович

Очевидно, сегодня надо искать новую красоту пейзажа в еще более трепетном ощущении вечно юного лика природы, а не в огрубленных схемах, якобы дающих некий обобщенный лик земли нашей.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ

Выдающийся русский живописец XIX века Василий Перов…

Великолепная юбилейная выставка его творений была открыта в Государственной Третьяковской

галерее. Она посвящалась 150-летию со дня рождения художника. Одиннадцать залов. Более 250 картин, эскизов, этюдов, акварелей, рисунков. Целый мир…

Эпиграфом к выставке могли бы служить слова Гете:

"... Давность, приблизившись, приобретает явность.

Ушедшее прошлое вдруг возникло выпукло, щемяще-остро.

Искусство Василия Дерова недаром вызвало тогда у зрителей, видавших Брюллова, Венецианова, Тропинина, Федотова, такой бурный резонанс.

Взлет его славы казался на первых порах феноменальным. Ведь за какие-то пять-шесть лет Перов стал признанным лидером отечественной живописи, предвосхитив во многом успех таких великанов, как Суриков и Репин. А ведь его картины не поражали взор ни форматами, ни ракурсами, ни необыкновенными сюжетами. Но поставленные в них этические вопросы, гуманность задач, общечеловеческие проблемы делают лучшие полотна Перова шедеврами планетарного звучания.

Хотелось бы привести слова, сказанные через целый век с лишним после создания «Тройки», увенчавшей Перова лаврами академика.

«Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного, — писал Шолохов о Шукшине. — И он рассказал о простом, не героическом, близком, так же просто, негромким голосом, очень доверительно. Отсюда взлет и тот широкий отклик нашло творчество… в сердцах многих тысяч людей».

Могут удивиться: что общего между актером, писателем Шукшиным и живописцем Перовым?

Жившими в столь разные эпохи.

Искусство правды…

Как безгранично оно и тем более победно.

От могучих гармонических ваяний Баха и Бетховена, бездонных по глубине философского мировидения, до бесхитростной неаполитанской песенки «0, мое солнце», исполняемой итальянским мальчиком Робертино Лоретти…

От титанических фресок Микеланджело Буонарроти, в которых будто звучит сам голос рода человеческого, до славного «Оленя» Пиросмани, глядящего на вас открыто и весело.

Ведь сочетаются строки Гомера, Данте, Гете с лирическими стихами Блока и Есенина.

Вильям Шекспир и уморительный «Петрушка» — театр.

«Война и мир» Льва Толстого ничуть не отрицает «Бравого солдата Швейка» Гашека.

Искусство — это мир.

Необъятный и непостижимый.

Какая дидактика, риторика, даже самая талантливая публицистика может заменить живые образы, достигающие души человека, — разительно выпукло, объемно.

Поистине права народная мудрость: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать..

Взгляните на картины Перова.

Вмиг станет ясно, в какую невозвратную пропасть кануло прошлое. Голос совести, гражданское чувство художника сделали, казалось, невозможное. Пластически совершенно, остро раскрыты будни трудового люда.

Судьбы детей, не знавших детства.

Одна стена выставки во втором зале. Пятнадцать шагов. Несколько полотен. Не ждите

в них страстей, эффектов.

Все обыденно.

Скупо.

Правдиво.

И эта истина куда ужаснее любой лжи. Почти во всех холстах царит тишина. Разве вой собаки да голос вьюги нарушают безмолвие. Оно куда пронзительнее шума и грохота, крика.

«Тройка»

Широко известные, хрестоматийные, памятные с детства: «Тройка»,Проводы покойника», «Спящие дети»…Шедевры. Вижу, как некто, наморщив нос, молвит вяло: «Литературность в живописи XX века — моветон. Эти иллюстрации рассчитаны на сентиментального зрителя.

Не вступая в споры, можно посоветовать прочитать высказывание известного пейзажиста А. А. Киселева, процитированное Репиным в «Далеком близком»:

«Пусть новейшая художественная критика упрекает наших художников в идеях… называя эти идеи тенденциями. Мы не имеем причины стыдиться этих тенденций, завещанных нам такими писателями, которым как гениальным художникам поклоняется современная Европа (Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Тургенев, Толстой). Тенденции эти не идут вразрез с идеалами нашего искусства. Напротив, они одухотворяют и возвышают его. Чистые от всяких корыстных и эгоистических побуждений, они-то и есть идеалы этого искусства, без которых оно не могло бы и существовать».

Мужественно.

Четко звучат слова мастера-реалиста.

И они полностью относятся к Перову-художнику, запечатлевшему забытое прошлое.

Перов не находил себе места.

Бродил, бродил по старым кварталам Москвы. Посещал закопченные шумные мастерские.

Взбирался на чердаки, заваленные рухлядью. Пугал обитателей своим пристальным взором.

Спускался по стертым от времени, осклизлым ступеням в мрачные подвалы. Эти трущобы были заселены трудовым людом.

Везде кишели дети. Оборванные, неухоженные.

Художник искал в этих забытых богом местах героя будущего полотна. Мелькали дни. Картина ждала…

Однажды он зашел в бойкую портняжную, где за гроши латала дыры беднота.

Живописец внезапно услыхал сиплый бас:

«Барин, чего забыли в наших краях, а?» Перов вздрогнул.

Перед ним стоял вальяжный хозяин. Розовая косоворотка. Фуражка с лаковым козырьком, надетая набекрень. Жилетка с золотой цепочкой часов. Хромовые сапоги. Это был поистине «князь» сих мест.

Проводы покойника.

Василий Григорьевич смешался: что он мог сказать? Разве поймет этот ражий детина, как ему нужен «коренник» для «Тройки»? Символ угнетенности юной души.

Наконец судьба будто смилостивилась. Тверская застава… Густая толпа. Гам, крик. Шумиха. Торгуют всяческой снедью. Горячий сбитень. Ливер. Семечки. Пестрая карамель.

Перова чуть не сбил с ног парнишка-рассыльный. Бедняга тащил, как гном, огромный тюк.