Мастерская судеб

Я просыпаюсь от того, что у меня снова идёт кровь. Книга опять просится наружу – перебродила и теперь ищет выход. Чувствую себя бутылкой Кока Колы, в которую бросили полпачки Ментоса. Встаю с кровати – ноги едва слушаются. С божьей помощью добираюсь до поста дежурной медсестры, та отводит меня в перевязочную, даёт ёмкость для крови, уходит за дежурным врачом. В носоглотке открылся гейзер, в голове пустота – я сижу и тупо наблюдаю, как ёмкость постепенно заполняется красной жидкостью, составляющей основу моего существа. Улыбаюсь от мысли, что сейчас на запах слетятся все окрестные вампиры.

В кабинет входит врач – он спокоен, собран

и деловит, но не потому, что я нуждаюсь в его помощи – это его обычное состояние, настройка по умолчанию позволяющая выжить в его мире, наполненном чужой болью. Капля эмпатии могла бы смертельно отравить его сознание. Меня укладывают на спину, кровь начинает стекать в горло, я рефлекторно сглатываю – круг замыкается. Мой нос уже забит тампонами так плотно, что лопнула кожа у краёв ноздрей, но кровь находит всё новые пути наружу. Врач просовывает мне в нос жгут, вытаскивает его через рот, привязывает к нему ещё один тампон и закупоривает им носоглотку снизу. Голову распирает от давления кучи засунутых в неё инородных тел. Кровь останавливается, но я знаю, что это ненадолго – книга больше не может сидеть внутри, ей срочно нужно на воздух.

Меня увозят обратно в палату, начинается пятая ночь новой жизни. Медсестра вкалывает мне какой-то сильный обезбол, от которого мир становится лёгким, чётким и радостным. Следующие пять часов я буду счастливым человеком. Это время можно потратить на сон или чтение. Разумеется, я выбираю второе. Читаю мемуары русского эмигранта в Англии, который страницу за страницей злобно и дотошно прикапывается к их традициям и образу жизни. Мысли упорно возвращаются к другой книге. К той, что внутри меня. Как же опрометчиво я её выносил, вырастил, вскормил, вскамлал, вдохнул в неё жизнь, а теперь вот решил просто так от неё отказаться, оставить ненаписанной. Наивный. Ночь проходит незаметно. К утру действие укола сходит на нет, тело начинает болеть в десятке разных мест, становится больно даже читать или слушать музыку. Начинаю просто коротать часы в ожидании следующего укола.

На следующий день меня осматривает профессор. Глядит на меня немигающим взглядом, что-то неразборчиво бросает сопровождающему его врачу, и мне велят готовиться к операции. Мне должны проколоть бедренную артерию, через неё ввести в кровеносную систему искусственный тромб, который каким-то магическим образом попадёт в повреждённый сосуд в голове и намертво его закупорит. Две пожилые, злые, тяжёлые во всех смыслах медсестры отводят меня в душевую комнату и насухо бреют мне пах, раздражённо бормоча себе под нос что-то неразборчиво-нелицеприятное в мой адрес. Чувствую себя столетним старцем. Персонажи из книги, которым я обещал дать жизнь, да так и не выполнил обещание, глумливо хохочут над моей тотальной беспомощностью.

Меня укладывают на каталку и везут к лифтам. Мы спускаемся в подвал, от которого начинается длинный тоннель, ведущий к соседнему корпусу. В тоннеле холодно, изо рта валит пар. Стены и потолок выкрашены в белый цвет, люминесцентные лампы над головой хаотично и нервно перемигиваются. Плиты пола пригнаны друг к другу неровно, и каталку немилосердно трясёт. Парочка везущих меня Харонов увлечённо ругает начальство. «Как барана на бойню», – лениво думаю я.

Чувствую себя душой, которую вытрясли из тела. У меня болит похоже всё, что только может болеть, но есть в моём положении и некий своеобразный кайф – я полностью лишён контроля над ситуацией. Я беспомощен, как младенец, и это странным образом опьяняет. В этот момент я понимаю, какой груз ответственности вынужден тащить за собой по жизни самый обычный человек. Ответственность эта в основном ни за что и практически ни перед кем. Она – сплошной фантом, но её рано или поздно становится так много, что она заполняет собой всё жизненное пространство,

отравляет самые простые и невинные мысли, переписывает и постоянно пополняет каталог страхов и когнитивных искажений. Я понимаю, что мы живём в слишком большом мире. Осознавать его, осмысливать и переосмысливать, контролировать и старательно, кропотливо, фрагмент за фрагментом вписывать его в свою устоявшуюся картину мира – это же натуральный сизифов труд.

В этом мире практически ничего от нас не зависит, но мы упорно отказываемся это признать, тратя драгоценную жизненную энергию на маниакальные попытки убедить самих себя в обратном. Большинство систем нашего тела нам не подчиняются, наш мозг совершенно автономно, руководствуясь заложенными в него скриптами, генерирует наши желания, наши страхи глупы и иррациональны. Наши дети и наши родители, мужья и жёны живут в обособленных параллельных мирах, куда нам, за очень редким исключением, нет ходу.

Ежедневно сражаясь с фантомом ответственности, мы добровольно лишаем себя возможности сотворить что-то принципиально новое, ведь подлинный акт творения возможен лишь для того, кто рискнул довериться этому миру, позволив тому самому решать, какой стороной обернуться к нам сегодня. Мир привечает созерцателей и глумится над достигателями. Чем сильней ты давишь на реальность, тем сильней она тебе отвечает, ведь каждому действию в этом мире обязательно противопоставлено равное по силе противодействие. Стремление всё контролировать в итоге приводит нас к ощущению беспомощности, ведь окружающий мир и мы сами – величины абсолютно несопоставимые…

Через несколько дней я уже дома. Операция прошла успешно, но восстанавливаться мне предстоит ещё долгие месяцы. Я предоставлен сам себе, ведь болезные и немощные наделены священным правом хотя бы на время сложить с себя груз фантомной ответственности и спокойно наблюдать со стороны за творящимся вокруг безумием. Книга всё-таки настояла на своём. Она успешно проложила свой путь наружу, и мне остаётся лишь переложить её на бумагу, не задаваясь более бессмысленным вопросом – «Для чего мне это нужно?».

Просто таков путь.

Посвящается П., без которой эта книга

вряд ли когда-нибудь вышла бы в свет.

Сначала была темнота. Чувство времени, которое обычно покидает человека во сне, оставалось, но перед глазами была угольно-чёрная тьма. Сегодня всё было иначе, всё было не как всегда – ночь протекала на самой границе сна и яви, и он был подобен канатоходцу, отчаянно балансирующему на тонкой ниточке между двух миров. Вскоре на самой грани восприятия появилась мерцающая красноватая точка. Он пошёл на неё, и та стала медленно расти, оказавшись вскоре пламенем факела, закреплённого на металлическом кольце в стене. Стена была сложена из грубо отёсанного камня, на стыках между блоками обильно рос мох. «Если есть стена, то должен быть и пол», – мелькнула в голове мысль, и действительно, взгляд тут же нашёл под ногами то ли земляную, то ли каменную поверхность. Он взял факел в руки и двинулся дальше.

Он шёл по темному и мрачному коридору, и в душе его росло и ширилось ощущение тягостного одиночества, поднималась и снова и снова давала о себе знать мучительная неуверенность в собственном будущем, безотчётная и беспредметная тоска, перемежающаяся с жалостью и презрением к себе. Становилось тяжело дышать, ноги наливались свинцом, а коридор всё не кончался и не менялся. Он обрадовался бы даже повороту, даже небольшому изгибу стены, но та и не думала хоть как-то ломать свою форму, знай себе тянулась и тянулась, и не было ей конца, насколько мог различить взгляд в неверном свете факела.