Мастерская судеб
Шрифт:
– Ну да, гульнули б тогда, – мечтательно улыбнулся Аркадий.
– Гульнули б, – передразнил Володя. – Тебе лишь бы гульнуть, тунеядец паршивый! А у меня душа за страну болит, понимаешь?
И продолжая беседу в том же духе, двое товарищей закончили обедать и снова отправились трудиться. Оставшийся один Иван усмехнулся и покачал головой – в его сознании не укладывалось, как столь серьёзным тоном можно было вести беседу подобного содержания. Однако тут же вспомнил причину, по которой он избегал общения с этой парочкой, и настроение его, и без того не самое радужное, испортилось окончательно. В самый первый свой рабочий день на автомойке, знакомясь с коллективом, Иван ненароком заглянул в глаза им обоим и увидел их насквозь, разглядев всё, до самого дна.
Он видел, как отец Володи уходил в запой, как он бил его мать – серую, измождённую, какую-то даже полупрозрачную женщину с вечным выражением
Глядя в глаза Аркадия, он видел уходящего из семьи отца. Видел жёсткую, непреклонную, мрачную мать-одиночку, решившую во что бы то ни стало сделать из сына человека. Видел мальчика, не знающего, что такое радости жизни, бесконечно корпящего над уроками, участвующего в нескончаемых олимпиадах, постоянно пропадающего то в музыкальной школе, то в художественном кружке, то в секции спортивно-бальных танцев, полностью лишённого личного пространства, лишённого детства. Видел ранние нервные срывы, попытки убежать из дома. Видел исступлённую радость поступившего в институт в Москве юноши, вырвавшегося наконец из-под материнской опеки, дорвавшегося до свободной жизни. Видел стремительное его падение: дурную компанию, льющийся рекой алкоголь, первые венерические заболевания. Видел раннее старение души, непонимание своих целей в жизни, видел неотвратимую деформацию личности, постепенное превращение полного надежд юноши в сорокалетнего старика. Видел цирроз печени, медленно убивающий его, видел невменяемого собутыльника, бьющего его в грудь ножом, – это должно было случиться меньше, чем через год.
После этого случая Иван стал избегать малейшего взгляда или слова от этой парочки, а те, в свою очередь, глядя на его странное поведение, рассудили, что он, должно быть, наркоман. Собственно говоря, подобные догадки уже неоднократно приходили в голову различным его знакомым – Ивану оставалось только смириться и стараться не обращать внимания, ибо поведение своё контролировать он мог далеко не всегда.
Закончив обед, Иван со вздохом поднялся и побрёл в бокс, где его ожидал нескончаемый поток грязных машин. День был в самом разгаре, и ему предстояло выполнить ещё много монотонной тяжёлой работы.
Практически в самом центре Москвы, между Лубянкой и Чистыми прудами, по адресу Кривоколенный переулок, дом 13 находится неприметный с виду трёхэтажный особняк с выкрашенным жёлтой краской фасадом, густо обвешанным мемориальными досками. При одном только взгляде на него сразу представляешь всю его историю: построил дом какой-нибудь богатый князь в начале XIX века, в нём жили, постепенно вырождаясь и разоряясь, несколько поколений его потомков, пока в итоге к концу века не продали фамильное гнездо какому-нибудь преуспевающему купцу или промышленнику. Потом случилась революция, дом разграбили, затем заселили представителями восставшего класса, организовав в нём муравейник из крошечных коммуналок. Во времена Хрущёва дом, пришедший в аварийное состояние, расселяют, однако, признав памятником архитектуры, не сносят, а оставляют радовать глаз проходящих мимо гостей и жителей города. В последующие тридцать лет после распада Союза у дома сменяется несколько владельцев, затеваются и не доводятся до конца несколько попыток реставрации. В итоге он так и стоит, никому не нужный, затерявшийся во времени и пространстве осколок иной эпохи. Таких зданий в Москве
Без трёх минут восемь на пороге особняка возник запыхавшийся Борис Евгеньевич. Кивнув на бегу вахтёру, корпящему над очередным судоку, он, не снижая темпа, взлетел по лестнице, свернул по коридору налево и остановился перед дверью конференц-зала. Закрыв глаза, он сделал несколько медленных вдохов и выдохов и, стерев с себя все следы спешки, спокойно вошёл внутрь. Практически всё помещение занимал длинный прямоугольный стол, по обе стороны от которого сидели люди – всё это были мастера, либо приравненные к ним по статусу сотрудники. Сдержанно кивнув собравшимся и получив в ответ несколько приветственных жестов, Борис Евгеньевич направился к своему месту и занял его ровно в тот момент, когда часы показали восемь.
– Сама пунктуальность, – констатировал сидящий во главе стола Директор.
В этой фразе не было ни тени улыбки, ни грамма иронии, ни следа какой-либо лишней, неуместной эмоции. Это была сухая, сдержанная и чёткая, не терпящая никаких толкований констатация факта. И в этом был весь Директор. Никто из сотрудников Мастерской – даже сами мастера не понимали до конца, кто же он, собственно, был такой. Каждый из них, даже те, кто проработал здесь не один десяток лет, с самого первого своего рабочего дня помнили его ровно таким же, каким он был сейчас: лысый, тощий, высокий, вечно одетый в какой-то невероятно старомодный сюртук (не имеющий, впрочем, на себе никаких следов долгой носки) – эдакий Киса Воробьянинов в исполнении Сергея Филиппова. Однако сходство это было очень поверхностным – одним взглядом из-под своих круглых, как у Леннона, очков Директор способен был поставить на место любого Остапа Бендера. Он знал и помнил абсолютно всё, был курсе всех процессов и всех проектов, над которыми работали его подчинённые. Более того, он помнил по имени каждого из трёх сотен сотрудников, знал, когда у кого день рождения, как зовут их детей, кошек и собак. Про него же никто и ничего не знал, сверх того, что он сам хотел о себе сообщить. Звали его (или, возможно, он просто предпочитал, чтобы его так звали) Самуил Карлович. Если имя и было ненастоящим, то, похоже, это была единственная ирония, которую Директор позволил себе за бессчётное количество лет. Говорил он исключительно сухими, короткими, ёмкими фразами – всё только по существу, одним своим тоном настраивая собеседников на максимально продуктивный, рабочий лад.
– Итак, дамы и господа, предлагаю начать. Сегодня вы должны были подготовить квартальный отчёт. Начнём со статистики. Прошу вас, Ксения Андреевна.
Руководитель цеха статистики – блёклая, неопределённого возраста женщина – откашлялась и принялась монотонным, усыпляющим голосом читать:
– За прошедший квартал в России умерло 454 816 человек, из них 210 616 от болезней сердца и системы кровообращения, 70 414 от различных злокачественных новообразований, 44 305 от различных внешних факторов. Рассмотрим эту статистику подробнее…
Доклад по статистике читался больше двух часов. Сколько и почему людей умерло, сколько и почему родилось, приводилась статистика по регионам, сравнительная статистика по сравнению с прошлым годом, с началом десятилетия и с несколькими ключевыми историческими точками прошлого столетия. По полочкам разбиралась сложнейшая социальная структура: сколько людей разорилось, сколько разбогатело, браки и разводы, неизлечимо больные и победители лотерей, эмиграция и переезды, уровень доверия к власти и вероятность социального взрыва. Бесконечное количество цифр с каждой минутой выливалось в атмосферу комнаты, сгущая и утяжеляя её воздух и погружая собравшихся в сонное оцепенение. Запомнил все эти цифры явно один только Директор. «Впрочем, – подумал Борис Евгеньевич, – скорее всего, он уже знал всю эту статистику наизусть».
Наконец докладчица иссякла.
– Благодарю, – кивнул ей Директор. – Дальше, пожалуйста, цех первичной обработки. Денис Александрович, начинайте.
Мастер цеха первичной обработки судеб выглядел как типичный средней руки чиновник госаппарата – солидный костюм, округлая фигура, сгорбленная от постоянного сидения спина, опущенные плечи, короткая и широкая, выгнутая от давящего груза ответственности шея, тревожный, бегающий взгляд, короткая стрижка, аккуратно выбритое лицо, потные, пухлые, не знающие физического труда ладони – ну просто ходячий стереотип. Его отчёт оказался не менее нудным и долгим, чем у его предшественницы: