Мать (CИ)
Шрифт:
Сквозь тьму тупиковых путей
Сквозь паутину страстей
Он шел расшатать твердь
Он шел победить смерть
– Я оккупацию на Северном Кавказе провёл, - сказал Яблоков, держа в правой руке пластиковую рюмку с бултыхающейся на дне водкой, а левой поддевая дольку лимона.
– В Ессентуках.
– А вы разве не в Омске жили?
– спросил Гаев, отпивая вино из одноразового стаканчика.
В институте был присутственный день - первый после праздников. Отмечали День победы. На сдвинутых столах меж разложенных бутербродов с копчёной колбасой и сыром феодальными башнями среди крестьянских полей торчали бутылки с вином, водкой и шампанским. На подоконнике, прислонённая к горшкам с какими-то буйно разросшимися растениями, лежала коробка с шоколадными конфетами - подарок
– В Омске мы жили до войны, - просипел Яблоков, залпом выпив водку.
– А как отца взяли, он на свидании с мамой сказал ей: "Уезжай отсюда. Обо мне не думай". Он-то понимал уже, что происходит... Ну, это другая история. Я её расскажу как-нибудь в другой раз, за бутылкой водочки... А в Ессентуках мама устроилась учительницей в школу. Когда немцы пришли, из всех учебников портреты вождей велели вырвать. И превратили библиотеку в склад. Все книжки выбросили, а потом сожгли. Я оттуда, помню, Жюля Верна успел вытянуть. И Беляева. Мне-то - радость. Я ж не понимал, что это значит. К маме прибежал с этими книгами - счастливый!
– ору: "Вот, смотри, что я нашёл". Ха-ха! Что вы так смотрите?
– Нет, ничего, - сказал Гаев, отводя взгляд.
На миг почудилось, что Яблоков повторяет маманин рассказ о войне. Странное чувство.
– Удивительно, да? Ха-ха! Ещё помню, как в наш город кабардинцы вошли. Эсесовцы. Кавалерийская дивизия. Слыхали про такую? Их разместили в одном санатории, а там вокруг ёлки росли. Маленькие, недавно высаженные. Вот мы с друзьями на новый год у них под носом ёлочку и спилили! Такая вот история с географией.
– Страшно было пилить?
– Нет. Дети же! Мозгов ни грамма. Это потом, когда я её домой притащил, мама раскричалась: "Из дому больше не выпущу!". Я в слёзы: "Сама с собой праздник отмечай. А я к тёте Гале пойду". Была у нас там такая, здоровая бабища, сама уголь в мешке таскала... Ну, это тоже другая история. Как говорится, это уже не играет никакого рояля. Так вот: вспомню об этом, и самому жутко становится. А тогда-то - море по колена! Гордился, другим рассказывал... Вот будут у вас дети, вы поймёте. Знаете, как говорят: маленькие дети - маленькие проблемы; большие дети - большие проблемы. Когда подрос, начал голос на мать повышать. Я-то думал, она не понимает ничего. Идейный был, как все мы. Хотел в квартире портрет "людоеда" повесить.
– Яблоков прикрыл глаза ладонью, поставил пустую рюмку на стол. Снял большие очки-иллюминаторы, протёр их носовым платком.
– Да, сталинист! А вы думали! Как же иначе? Мне же невдомёк было, почему мама так нервничает. Она про отца говорила, что он от нас ушёл. И я его заочно ненавидел. Не понимал же. И про портрет - тоже. Думал, мещанство в ней говорит - вазочки-цветочки... Ох, вспоминать это всё... Плесните-ка мне ещё водки, Володя. Спасибо.
– А у вас отец партфункционером был?
– Второй секретарь обкома. Когда мы из КГБ ответ на запрос получили, там было написано: "скончался в 1942 году". Это я потом уже узнал, что его расстреляли в тридцать восьмом... Никогда не ругайтесь с мамой, Володя! Потому что потом будете горько сожалеть. Да! Бывают случаи, когда она не может вам всего рассказать. Поверьте мне!
– Он бледно улыбнулся и вздёрнул лохматые брови.
Гаев покивал, шаря взглядом по столу. Налил себе ещё красного, взял ванильное печенье.
– А про Горбачёва вы что думали?
– спросил он, вспомнив Яблоковские труды, выдержанные в духе советской идеологии.
– И вообще, про крах социализма?
– Плохо думал, - решительно произнёс Яблоков.
– А как хорошо о нём думать? Это же была наша страна. Плохая ли, хорошая, но наша. Мы все были патриоты. Конечно, много в этом было казённого, но была и гордость: мы победили фашистов, первыми вышли в космос...
– В хоккее всех били, - вставил Гаев,
– И в шахматах.
– Да, били, - улыбнулся Яблоков.
– А сейчас что? Это ж - позор. Великая держава ходит с протянутой рукой. Ходила. Слава богу, Путин, вроде, порядок наводит. Я в него верю, желаю ему удачи. Он дело делает. Насмотрелись мы уже на умирающих, трясущихся вождей.
– "История одного города", - пробормотал Гаев.
– То один губернатор, то другой...
– Конечно. Там же про Россию написано. Чему вы удивляетесь?
– Нет, ничему.
Разговор этот чем-то задел Гаева. Что-то там такое было сказано, запавшее ему в душу. Идя к метро, Гаев мучился, вспоминая профессорские слова, перебирал его фразы и не мог отыскать той, что занозой свербела в памяти. В какой-то момент ему показалось, что он нащупал её, но тут его отвлекли. Двое мужиков, стоявших у выхода из подземного перехода, сделали шаг навстречу. Один из них сказал:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, - рассеянно откликнулся Гаев, погружённый в свои мысли. Останавливаться он и не подумал, наверняка какие-нибудь сектанты или уличные рекламщики. Другие на улицах на здороваются, а сразу переходят к делу. Он уже отошёл от них шагов на десять, когда вдруг сообразил: да нет, не сектанты это, а приезжие. Должно быть, хотели дорогу спросить. Не учли отличий столичной жизни от провинциальной жизни. Гаев начал размышлять над этим, и прежняя мысль ушла.
Вернулась она, когда он поднялся из метро, на ходу дочитывая "Generation П". В институте на четвёртом курсе все с ума сходили по этой книге, но Гаев, верный принципу неприсоединения, решил ознакомиться с ней, когда волна спадёт. И вот, ознакомился. Переваривая прочитанное, вышел на улицу, и вдруг понял, что именно его так зацепило в словах Яблокова. Ну конечно! Вот оно: "Никогда не ругайтесь с мамой, Володя! Потому что потом будете горько сожалеть... Бывают случаи, когда она не может вам всего рассказать". Так просто... Никогда. Не ругайтесь. С мамой. Бывают случаи. Бывают... А у самого Яблокова-то отца расстреляли. Ну и что? При чём тут это? А при том. Мать ему втирала, что он их бросил. А на самом-то деле... Бывают случаи... Чёрт побери. Чёрт побери! Бывают случаи...
Гаев так разволновался, что чуть не пропустил свой автобус. Втискиваясь внутрь, успел заметить наклейку на считывателе проездных билетов: "Господа, идите в зад!". Водитель монотонно объявлял: "Не толпитесь, проходите в заднюю часть автобуса".
Бывают случаи, блин. "Не ругайтесь с мамой, Володя".
Мстительные грёзы растаяли. Может, она и не виновата совсем?
– думал он. И тут же возражал себе: Ну как же, не виновата! Бросила семью, сбежала к любовнику... Тогда что она делает в Москве? Блин, блин... Если б отец был жив... Хотя, может, даже хорошо, что его уже нет. Иначе - хрен знает. Бывают случаи...
– При Союзе была сверхидея, - уверенно заявил Егор.
– Люди жили не ради бабок... Ну, не только ради них. Была мечта. И чудесная игра самопроявленных энергий.
– Чего?
– не понял Гаев.
Егор снисходительно улыбнулся.
– Не слыхал про А-культ? Да ты совсем квадратный. Акционизм в пользу абсурда и хаоса. Господи Самантабхадре, да тебе ещё учиться и учиться, - он плеснул себе и Гаеву пива.
– Да ну на фиг!
– отмахнулся Гаев.
– Мне и Пелевина хватило.
– Пелевин - жалкий эпигон. Типичный пример того убогого постмодернизма, о котором предупреждал нас Ги Дебор. Хотя в середине девяностых он мне взорвал мозг. Мне тогда было восемнадцать, и я его воспринял как откровение свыше. Но сейчас, когда уже читан Кроули... Вот этот перец всерьёз рвал ткань реальности.
– То есть Берроуз уже не катит?
– Берроуз, конечно, чувак более чем аутентичный. Как и Джен ПиОрридж, например. Одобряю. Но если уж внедряться, то без Кроули никак. Те, кто сейчас эту тему пробивают, типа чёрного мага Дугина или там ГрОба, они же используют смесь Берроузовских техник с телемой Кроули. Дугин - он, по сути, кроулианец, загнавшийся по традиционалистам. Но вообще, это старо, как гнозис. И если его познавать, надо читать условного Хабермаса с условным Флоренским. И Юнга, конечно. Без него Кроули не понять. Так что, Дугин или, допустим, Брайон Гайсин - серьёзные ребята. Не то, что всякие клоуны, типа нью-эйджеров. Только гнозис, только хардкор!