Мать (CИ)

Волобуев Вадим

Всё как всегда. Обычный вид. Но что-то изменилось. Не снаружи, нет, а в ощущениях. Будто переломилось что-то и уже не исправить.

Странная штука - жизнь. Сама подкидывает шансы, и сама же их отбирает. Никакой предопределённости, лишь череда случайностей, из которой ничего не следует. Переплетение событий, рождающее причудливые изгибы - как облака в виде сказочных животных.

"Да, человек смертен, - вспомнил Гаев классику.
– Плохо то, что иногда он внезапно смертен. Вот в чём фокус!". Ха, не только смертен. Бывает, внезапно удачлив или несчастен. Кого-то волна выбрасывает на берег, а кого-то - топит, и ничего с этим не поделаешь.

Он

улыбнулся и, достав телефон, удалил с него номер Людмилы.

Душевный подъем иль моральный упадок

И мир день за днем то гадок, то сладок

И вещи, и люди, и мысли, и чувства

Во мне превращаются в брагу искусства

И все это бродит внутри организма

И я в двух мгновенияхот катаклизма

Я, словно снаряд, начиненный словами

И, будто безбожник, молящийся в храме

Не верю тому, что сказал, но стараюсь

Не знаю, что делаю, но упираюсь

Не вижу пути, но бреду без оглядки

И счастья секунды мне, словно припадки

Тяжелой болезни. Ее не излечишь

И снова весь мир мне ложится на плечи

Слагаются в рифмы слова, как поленья

Сожги меня в пепел, огонь вдохновенья.

Часть третья

Она быстрым шагом летела по улице, а в мозгу билось неостановимо: "Шлюха". Где-то далеко звучали патриотические песни, на столбах развевались красные флаги, рядом, на стадионе, мальчишки играли в футбол. Выходной! И день, как назло, выдался солнечный, тёплый, хотя утром ещё было пасмурно.

"Никогда, никогда не вернусь к нему, - твердила она себе, сжимая кулаки.
– Никогда!".

Она миновала пятиэтажки и вышла на перекрёсток. Остановилась, размышляя. Куда идти?

К Захаровым! Они, наверно, уже дома. Больше-то всё равно некуда. Ну не к Карасёву же ломиться.

"Лишь бы никого с работы не встретить", - думала Людмила. Ах, лишь бы не встретить! Хотя и так завтра все узнают. Но хотя бы не увидят её такой, как сейчас. "Даже не накрасилась", - подумала она вдруг. Стыд-то какой!

Она двинулась по дощатому шаткому тротуару вдоль шоссе. Сзади, со стороны перекрёстка, из динамиков гремело: "И вновь начинается бой. И сердцу тревожно в груди. И Ленин такой молодой! И юный октябрь впереди!". Песня скользила по краю сознания, отражаясь в мозгу бессмысленным шумом, словно радио из соседней комнаты.

"Витька-то - ладно, с ним давно всё ясно, со скотом, - думала Людмила.
– Но Володька! Его-то когда успела упустить? Всегда был такой ласковый: "Любимая мамочка", а сегодня вон что отмочил. Сговорились они с отцом, что ли? Ах, сынок, сынок, как же ты мог так поступить? Ладно бы - в другой день, но сегодня! Нет в тебе жалости к матери. Ведь столько в тебя вложила, заботилась о тебе. Все угощения - сначала сыночку! И вот на тебе: "Потому что это неправильно". Отец подсказал, кому ещё? А Володька повторяет, как попка. Но соображать же должен! Не пять лет уже. Видит, в каком состоянии мать, и такое ей выдаёт...".

Меж досок сочилась грязная вода. "Туфли не те надела, - с досадой подумала Людмила.
– А теперь уже и не поменяешь".

Она представила, как встретят её Захаровы: примутся уговаривать, конечно, чтоб вернулась, а Андрей Семёнович, поди, и на переговоры отправится... Нет, всё кончено.

Хватит! Достаточно она наслышалась оскорблений. А что с Володькой делать? Надо было взять его с собой. Теперь-то уже поздно возвращаться. А если Виктор не отдаст? Отдаст, куда он денется! Она же - мать. Любой суд встанет на её сторону. Хотя и не хочется до этого доводить. Но если заставят...

Захаровы, конечно, были ошеломлены её приходом. Анна Григорьевна расплакалась, обнимая нежданную гостью, принялась утешать.

– Да всё у вас исправится! Знаешь как говорят: "Милые бранятся - только тешатся". Вот увидишь, Виктор к тебе извиняться прибежит, с цветами. Уж мы-то с Андрюшей и не такое проходили...

– И что, он вас тоже шлюхой называл при всех?
– рыдала мать.

– Нет, ну такого, конечно, не было.

Андрей Семёнович ходил по комнате, посасывая папиросу. В прозрачных створках серванта отражался его силуэт. Иногда он останавливался возле разложенной на столе шахматной доски, брал одну и фигур, теребил её в пальцах и клал обратно.

– Да, хм, не ожидал я от Витьки. Кто-то ему набрехал про тебя. А ты повода не давала, Люда, кхе-кхе?

– Да какой там повод!
– отмахнулась Людмила, пряча лицо.

Сразу вспомнился день, когда их с Карасёвым застукал Володька. Какие слова ей шептал Карасёв, целуя за ухом - сомлеешь! "Ты сама не знаешь, какая ты. Некому тебе было рассказать об этом. Пахомов тебя недостоин. Посмотри: неудачник, больной человек. А ты - королева. Ты призвана покорять и властвовать. Твоё место - не в геологии, а на обложке журнала. Ты же - готовая фотомодель! Я вытащу тебя из этой дыры. Клянусь!". Ах, она готова была слушать его бесконечно! "Но у тебя же - семья", - слабо отбивалась Людмила. "Они внакладе не останутся. С Нинкой я разведусь, пацанов обеспечу. Как сыр в масле будут кататься. У меня есть выходы на райком - там помогут. А Виктора ты бросай. Не пара он тебе". Не пара. Это точно! Когда выходила за него восемнадцатилетней дурочкой, воображала, что вот он - принц на белом коне: солидный (не то, что сопляки-ровесники), с хорошей работой и сияющими перспективами. А оказался закомплексованным истериком и трусом.

– Давай я ему позвоню, - предложил Захаров.
– Он наверняка остыл уже. Помиритесь.

– Нет! Не надо. Такое прощать нельзя.

– А как же ребёнок?
– спросила Анна Григорьевна.
– Володьку-то куда?

Людмила вздохнула, скользнув взором по корешкам шахматных пособий, стоявших в ряд на книжных полках. В комнату зашла собака - грустная бульдожка по кличке Бета - Захаров рявкнул на неё, прогнал в коридор.

– Володьку я себе заберу, - решила она.

– Где же вы с ним жить-то будете? В геологической общаге?

– Ну, первое время - там. А потом увидим.

Захаров не выдержал - ушёл курить. Анна Григорьевна снова обняла Людмилу и обе разревелись в унисон.

Вечером Пахомов позвонил сам. Трубку взял Захаров. Услышав голос друга, расплылся в улыбке, будто ничего не случилось.

– Да, у меня, Виктор. Надеюсь, у вас это ненадолго, хе-хе? Ты, конечно, погорячился, признай. Ну признай! Нельзя так с женой. Ну ладно, не кипятись. Хочешь, дам ей трубку?
– Людмила выразительно замахала руками, и Захаров, нахмурясь, сказал Пахомову: - Не хочешь? Ну ладно. Ну хорошо, не кричи. Да, я передам. Ну ладно. Пока!
– Он вздохнул, машинально доставая из нагрудного кармана пачку с папиросами.
– Не хочет! Я прям не узнаю Виктора. Никогда он таким не был.