Мать (CИ)
Шрифт:
– Зачем ты меня позвал?
– холодно спросил она.
Гаев набрал в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду. Ну что, вперёд? Но как же трудно начать! Будто раздеваешься на людях. Вся решимость его улетучилась мгновенно, а внутренний голос коварно зашептал: "Подумай, ещё не поздно отказаться. Сделай вид, что хочешь с ней замутить, и свали, как в прошлый раз. Ведь вся жизнь наперекосяк пойдёт!".
Он, не мигая, смотрел на Людмилу. На свою мать. Прокручивал в голове сцены из детства. Из каких-то закромов памяти выскакивали обрывки фраз: "Макулатура? Вон под телевизором
Вот она сидела перед ним: неприступная и гордая, как снежная королева. Та самая, что говорила ему: "Ты не плачь, сынок, а то я тоже расплачусь". О боже, как трудно пересилить себя! Как неимоверно тяжко произнести эти слова: "Ты - моя мать". Они будто сломают что-то, и уже не починишь. Как же вытолкать их через глотку, не захлебнувшись страхом?
– У меня... дело к тебе, - выдавил Гаев.
– Какое?
– Личное.
Людмила высокомерно ухмыльнулась.
– Я так и думала.
Она думала! Интересно, а дети у неё от Карасёва или нет?
Почему-то, ни к селу, ни к городу, вспомнился Новый год - тот, бесконечно далёкий, когда они все ещё были вместе: "Ой, я ж про подарки забыла. Володя, беги смотреть, что тебе Дед Мороз положил под ёлку". Ч-чёрт, надо взять себя в руки.
– Ты в Москве с восемьдесят девятого?
– спросил он, делая разбег.
– Хочешь поговорить о моей жизни?
– Почему бы и нет?
Она царственно покачала головой.
– Не надейся.
Гаев подался вперёд.
– А если я сам расскажу тебе кое-что о твоей жизни?
Людмила вскинула тщательно прорисованные брови.
– Ты?
– Ага.
Она усмехнулась, явно смешавшись.
– Светка, что ли, наболтала?
– Нет.
– Ой, только не держи меня за дурочку!
Гаев самодовольно откинулся к спинке плетёного стула. Откуда-то выплыл официант - то ли киргиз, то ли бурят, в красном шёлковом халате, свободных холщовых штанах и туфлях с загнутыми носами.
– Извините, вы будете ещё что-нибудь заказывать?
Гаев бросил взгляд на Людмилу. Та невозмутимо смотрела в окно.
– Нет, пожалуй. Мы тут ненадолго, - сказал Гаев с намёком.
– Хорошо.
Официант, слегка поклонившись, утопал.
Гаев опять перевёл взгляд на Людмилу. Она продолжала пялиться в окно. Ни дать, ни взять - обиженная девушка, ждущая извинений от кавалера. Да ей же, блин, за сороковник! Кстати, сколько ей было, когда он родился? Девятнадцать или около того. Отец, поди, радовался, что молодуху отхватил. А эта молодуха такой фортель выкинула...
И снова из пыльных глубин памяти просочился материнский голос: "Володя, тебе гости мороженое принесли. Хочешь? Возьми в холодильнике".
– Ну что, ты иссяк?
Гаев вздрогнул. Она смотрела на него точно сквозь дымчатую пелену: лицо её расплывалось, неуловимо приобретая черты матери - той, прежней, скрытой сейчас под слоем косметики, пластических операций и прожитых лет.
Нет, не тот это голос. Совсем не тот.
– Короче, так, - начал Гаев.
– Я...
– Он сбился, не зная, как поточнее выразиться.
– В общем, такое дело...
– Картина Репина "Не ждали", - прервал его напористый мужской голос.
Над столом завис рослый мужик лет пятидесяти, в расстёгнутом пиджаке. Синюю рубаху оттягивало солидное пузо. Глаза прятались под овалами чёрных очков.
У Людмилы всю надменность как рукой сняло.
– Миша? Ты как здесь? Откуда?
– Вот же сука, а!
– процедил мужик.
– Не верил я Селивёрстовой, не хотел верить. Думал - врёт баба. Ан нет!
– Он вдруг наклонился к ней и, положив правый кулак на стол, рявкнул прямо в лицо отшатнувшейся Людмиле: - Кого со мной мерять вздумала - этого?
– он показал пальцем в Гаева.
– Мне ему даже морду бить западло, молокососу.
– П-погоди, что ты несёшь?
– забормотала она.
– Это... Это - чушь! И вообще, какое тебе дело?
– Мне какое дело?! Помолчала бы, курва.
Людмила изумлённо раскрыла рот, хотела вскочить, но стол помешал. Чашки звякнули, подпрыгнув на блюдцах.
– Да как ты... Что это вообще такое? Ты следишь за мной, что ли?
– Кабы следил, ты бы тут не крутила хвостом перед сопляками, дура.
– Что ты несёшь! Тебе самому-то не стыдно, Миша?
Гаев будто врос спиной в спинку стула. Сидел, молча переводя взгляд с одного на другую. Это был, несомненно, Ильин, тот самый хахаль, о котором упоминала Людмила. Взревновал, стало быть, и нарисовался. Может, открыть ему правду? А то, неровён час, примется за Гаева. И вообще, глупо как-то всё вышло. Перст судьбы, не иначе.
– Так тебя Светка навела?
– воскликнула Людмила.
– Вот же стерва! Подруга, блин. То-то она у меня выспрашивала про встречу...
– Подстилка чёртова, - рычал Ильин.
– Сколько я в тебя бабла вбухал? Всё до копейки отдашь, вешалка. Поняла меня?
– Миша, только не кипятись. Это же - ловушка, как ты не видишь? Это же Светка устроила, чтобы нас поссорить.
– Да мне плевать! Хочешь трахаться с сосунками - трахайся. Но пусть они тебя и содержат вместе с твоими детьми. А мне больше не звони и под дверью не скребись.
Он выпрямился и зашагал прочь.
Людмила метнула в Гаева яростный взгляд.
– Ну спасибо, удружил!
Она вскочила и бросилась вслед за Ильиным.
– Миша, подожди! Давай поговорим спокойно...
Гаев проводил её взглядом, затем громко выдохнул и поднял руку, подзывая официанта.
– Счёт, пожалуйста.
– Конечно.
Он посмотрел в окно. Вдоль обочины были расставлены машины - Мазды, Вольво, БМВ. Усталый дворник-таджик в оранжевом жилете лениво сметал в совок мусор с тротуара и сыпал его в большой полиэтиленовый мешок. Девочка лет пятнадцати застыла перед двухэтажной усадьбой лазоревого цвета - читала табличку с информацией. Слева к усадьбе приник палисадник, накрывший сенью детскую площадку. На скамейке возле ярко-жёлтой горки обнималась влюблённая парочка. Мимо окна, оживлённо беседуя, прошагали два парня в рубахах навыпуск. Промчалась бордовая Шкода.