Мать (CИ)
Шрифт:
– До свидания, - прохрипел Гаев, нажимая сброс.
Он перевернулся на спину и, раскинув руки, некоторое время смотрел в потолок. Наверху пела Анна Герман. Кто-то врубил на полную громкость магнитофон и поставил его в открытое окно. "С добрым утром", - подумал Гаев, хлопая веками. Он поднял мобильник к глазам, посмотрел, который час. Почти полдень.
– М-мать, - проскрежетал он.
Зря он до трёх ночи читал Паланика.
Гаев полежал немного, переваривая сон. Приснится же такое!
Он опять посмотрел на зажатый в руке телефон. Не позвонить ли
Через час, умывшись и позавтракав, он всё же позвонил ей. Рука его мелко дрожала, пока он набирал номер, сердце подкатывало к горлу. Что она ответит? И ответит ли?
– Да, - раздался в трубке знакомый мурлыкающий голос.
– Привет, Людмила, это Володя, - сказал Гаев наигранно непринужденным голосом.
– Не отвлекаю?
– Да нет...
– ответила она таким тоном, что Гаев мысленно продолжил фразу: "Но говорить с тобой не имею желания".
– Давай встретимся.
– Н-ну, я не могу сейчас.
Ломалась как красна девица. Стыдобища. Отшила бы тогда напрямик.
– Хочу рассказать тебе одну вещь. Очень важную.
– Неужели?
– насмешливо сказала она.
– Да.
Гаев представил, как Людмила сардонически ухмыляется.
– А прошлый раз ты не мог это сделать?
– Тогда я... не рискнул.
– Струсил?
Гаев вздохнул, сдерживаясь. Наверху продолжала заливаться Анна Герман: "Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома...".
– Слушай, это действительно важно.
– Ой, только не надо меня водить за нос. Нашёл тоже девочку!
– Я клянусь. Одна встреча! И всё! Для тебя это тоже важно, кстати.
– Да ну?
– скептически сказала Людмила.
– Ну да.
– А по телефону ты мне сообщить не можешь?
Гаев скрипнул зубами.
– Лучше лично. Нам есть что обсудить.
– Детский лепет какой-то.
Гаев промолчал.
– Сначала смывается, как перепуганный мальчик, потом звонит...
– сварливо продолжала Людмила.
– У меня были причины уйти, - сурово произнёс Гаев.
– Я тебе при встрече всё расскажу.
– Смешно даже... Н-ну ладно, бог с тобой. Ещё посмотрю, как ты себя поведёшь. Господи, всё-таки права была Светка...
– Когда ты свободна? Может, сегодня вечером?
– Ты обалдел? У меня на сегодня планы.
– Тогда завтра?
– Ну, завтра можно. Хотя я не уверена. Могут нарисоваться дела.
Она манерничала, чтобы Гаев приполз к ней на коленях. По другому не соглашалась. Наконец, снизошла.
– Ну ладно, завтра в четыре. Но ненадолго. Мне надо ребёнка встретить из школы, и вообще...
Что "вообще", она уточнять не стала, а Гаев не спросил.
Ещё минут пять препирались о месте встречи. Людмила держала планку, отвергая Гаевские варианты один за другим. То ей было далеко, то атмосфера не та, то кухня - полное дерьмо.
– Ладно, - сдался Гаев.
– Тогда ты предложи.
– Вот ещё! Ты меня приглашаешь, а я буду подыскивать место?
– оскорбилась она.
Гаев чуть не зарычал.
В итоге
– Окей, замётано, - сказал Гаев.
– Ты реально удивишься тому, что я хочу тебе сообщить.
– Ой, детсадовские уловки какие-то!
Жребий был брошен.
Гаев представил, как познакомит двух своих матерей. Дружить они, ясен пень, не будут, но кто знает! Может, и сойдутся - делить-то им уже нечего. Или есть чего? А он сам? О себе-то он забыл! Каково ему будет жить, разрываясь между матерями? Эх, да что уж там! Что сделано, то сделано. Поздно пить "Боржоми"...
Он был как в лихорадке. Поехал в Ленинку, чтобы подготовиться к сдаче философии, начал что-то выписывать, но мысли разбегались, память упорно возвращалась ко временам детства. Вот он прибегает домой, весь в слезах после встречи с Грищуком на стройке, с воем катается по полу, не в силах притронуться к оплёванному галстуку, а потом приходит с работы мама, он бросается к ней, и она утешает его: "Ну не плачь, сынок, а то я тоже буду плакать. Хочешь, шоколадку куплю? Или жвачку. Какие ты любишь? "Турбо"?". Ведь это была она, та самая, с которой он сегодня говорил по телефону. Неужели правда она? Как отличался этот холодный, насмешливый голос от того, который он помнил с детства! "Сынок, ты только папе не говори, ладно? А я тебе "За рулём" куплю". Соврала, не купила. Не до того ей было. С Карасёвым мутила. Паскуда, дрянь, вертихвостка. Ну и что? Пусть дрянь, но своя. Родная. А маманя? "Володя, ты голодный? Я там плов сделала. Ты же любишь плов, да? Посмотри, не разварился? А то рис какой-то был... не очень". Отличный плов, и рис прекрасный. А ты, маманя, самая замечательная. Но мать... Как же тяжело! "Значит, отец тебе дороже, чем я?". Зачем она это сказала? Почему не захотела понять? Лелеяла свою обиду, ненавидела отца...
Изведённый тягостными мыслями, Гаев плюнул на философию, сдал книги и поехал домой дочитывать Паланика.
Вечером он был особенно предупредителен с маманей, будто про запас напитывал её любовью.
Людмила опоздала на двадцать минут. Не случайно, конечно. Продолжала морально возить Гаева носом по грязи. Чтобы понял, кто он и кто она. Не тешил себя иллюзиями. Она пришла только из жалости, потому что он сильно просил. И только на одну встречу. Пусть даже не надеется. И вообще, она спешит. Что у него там? Пусть выкладывает побыстрее.
Гаев пил зелёный чай. Дома, перед выходом, он накатил сто грамм водки для храбрости (непочатая бутылка стояла с Нового года). Алкоголь подействовал, но уже через пятнадцать минут выветрился напрочь.
– Хоть чаю выпей, - сказал Гаев Людмиле.
Она в нерешительности посмотрела на свою кружку. Раздумывала, давать шанс этому юнцу или нет. Гаев быстро налил ей чаю, избавив от сомнений.
В этот раз она не стала наряжаться: пришла в джинсовой юбке до колен и рубашке в мелкую полоску. Волосы она завязала узлом. Опять же намёк - типа, у них с Гаевым сугубо деловая встреча.