Мать (CИ)
Шрифт:
– Понимаешь, слишком похожа, - не унимался Гаев.
– Одно лицо! Ну, постаревшее, конечно, но всё равно. Смотрю на неё и будто разговариваю с матерью. Это же свихнуться можно!
– А лет ей сколько?
– Да в том-то и дело, что как матери! Чуть за сорок. Вот ты бы как поступил на моём месте?
Мосолов мигнул, потом вдруг встал, подобрал со стола открытую пачку сигарет и отошёл к окну. Закурил, распахнув форточку настежь. Комната наполнилась шорохом дождя. Егор стоял вполоборота, устремив взгляд на улицу. Лицо его на фоне
– Ты чего?
– спросил Гаев.
– Да так, ничего, - вздохнул Егор, вымученно улыбнувшись.
– Фигня.
– Он кинул тлеющий бычок в блюдце с окурками, вернулся за стол.
– Знаешь, сам решай. Мне трудно тут что-то советовать - ситуации разные. Я-то свою мать не помню, ты же понимаешь. Для меня мать - понятие абстрактное. Так что...
– Он не договорил, плеснул себе пива и опорожнил кружку одни долгим глотком. Лицо у него стало красное, глаза заблестели, на Гаева он больше не смотрел. Засопев, тряхнул головой, точно взбадривал себя.
– Блин, вот на фига ты меня об этом спросил? Теперь буду думать...
Вот оно, осенило Гаева. То, что надо. Шанс. Судьба дала ему шанс всё узнать. Выслушать другую сторону. Разобраться в жизни. У Егора такого шанса нет. А у Гаева есть. Разве можно его упускать?
В памяти опять проявилось лицо Людмилы: печально меланхоличное, будто омытое жемчужным светом. "Господи боже", - чуть не прошептал Гаев, потрясённый.
Нет, он не будет ей мстить. Он пригласит её на встречу и выложит всё начистоту. А потом будет слушать. До конца. Он не кинется ей в объятия с криком: "Здравствуй, мама!". Он крепко подумает на этот счёт. Но слушать он будет. Так правильно.
А маманя? Что подумает она? Ч-чёрт, чёрт... Всё не слава богу.
Маманя сидела в большой комнате и смотрела телевизор, одновременно читая Акунина. По ящику показывали сериал про бандитов. Прокуренная феня перемежалась пистолетными выстрелами.
Гаев вошёл в квартиру, стряхивая дождевые капли с зонта.
– Ф-фух, - сказал он.
– Ну и ливень!
Маманя, не вставая с кресла, помахала ему рукой из комнаты.
– Пьяный?
– Ну так, немного...
– ответил Гаев.
– Выпили немного пива в Мосоловым.
– Там я плов сделала. Будешь есть?
– Да что-то не хочется пока.
Он повесил зонт на ручку входной двери, чтобы влага стекла, разулся, прошёл к себе. Переодевшись, сходил на кухню, налил чаю. Почему-то от пива ему всегда хотелось пить. Пьяным он себя в данный момент не ощущал, но необъяснимая эйфория свидетельствовала, что спиртное не просто так бултыхалось в желудке. В голове роились грандиозные планы. "Сведу обеих матерей - ту и эту, - думал он.
– Авось не перессорятся. Да и с чего бы? К старой всё равно не уйду, на фиг надо. Она нам деньгами поможет. Сын я ей
Прихлёбывая горячий чаёк, он вошёл в большую комнату и устроился на диване рядом с маманей. Сделал вид, что смотрит глупый сериал, но краем глаза следил за ней. В памяти опять возникли её слова, сказанные когда-то отцу: "Ты уж не наказывай его, Виктор. Мать-то никем не заменишь". И тут же вспомнилась Людмила, говорившая со вздохом: "Семейные неурядицы". Одно воспоминание потянуло за собой другое, и он опять перенёсся в тот ужасный день, когда всё рухнуло. "Мама, а куда мы идём?
– Домой, сынок.
– А как же демонстрация?
– Не будет у нас сегодня демонстрации".
Кажется, она плакала. Маманя тоже плакала - в день смерти отца. "Как же мы теперь будем жить, Володя?". Мать - ослепительная высокая блондинка, и маманя - невзрачная, рано увядшая, маленькая и толстенькая, как медвежонок. Какие они разные! И всё же судьбе угодно было связать их нитью, концы которой держал сейчас Гаев. От него зависело, обрезать эту нить или затянуть потуже.
– Что это ты даже книжку не читаешь?
– спросила его маманя удивлённо.
– Прочитал уже.
– А что ты читал?
– Пелевина.
– А, современный автор, да? Ты что-то говорил, я помню.
Гаев посмотрел на неё с нежностью. Интересно, стала бы Людмила интересоваться его делами?
И сразу вспомнилась сцена из детства, когда он, счастливый, прибежал к матери на работу. "Мама, нас в Болгарию посылают.
– Да ты что?". В памяти проявилось и лицо матери - ласковое, полное теплоты и заботы. "На вот, возьми, сынок", - она протянула ему конфеты. Это были "Каникулы Бонифация". Сто лет их не видел, но вкус помнил до сих пор.
– Как там Мосолов?
– продолжила расспросы маманя.
– Да как всегда.
– Не женился он?
– Нет. Опять распинался, как Наташку Скворцову забыть не может.
– Так он же сам её выгнал!
– Ну да. Я ему то же самое сказал. А он ответил, что я этого не пойму, пока сам не женюсь.
Алкоголь развязал Гаеву язык. Маманя это чувствовала и пользовалась моментом.
– Я прям и не понимаю, что это за любовь такая, - воскликнула она.
– Он вообще нормальный человек?
– Ну, девушкам нравится, - неопределённо ответил Гаев.
– Рассказал мне как-то, что одна знакомая позвонила ему в два часа ночи. Он с ней поссорился, а она позвонила и уламывала целый час, чтоб не бросал.
– Ну и как, уломала?
– Нет. Сказал, что она не врубается в его слова. Он ей объяснял-объяснял, а она не врубалась. И вообще, он их сразу предупреждает, что любит одну Наташку. А они всё равно не уходят.
– Надеются его изменить, - сказала маманя.
– Ага.
Маманя проницательно посмотрела на него.