Мать Вода и Чёрный Владыка

Кольцова Лариса

— Нэиль, — произнесла я глупо, ясно видя, что он не Нэиль.

— Артур, — сказал парень с тем певучим акцентом, который сказал мне всё, и протянул руку. Я невольно прикоснулась к открытой ладони, она была нежная ещё по-мальчишески, с длинными красивыми пальцами. — Вас ждут, — он повёл меня вглубь.

Мы шли через много дверей, и все они открывались сами и закрывались бесшумно за нашими спинами, скользя в стороны. Мы не встретили никого. Всюду было пустынно и гулко. Прозрачная и узкая комната, называемая лифтом, как узнала я потом, поехала вниз. За синими стенами мелькали дивные сооружения, ни на что не похожие. Глядя сквозь эти стены, я искоса наблюдала моего провожатого. Он добро сиял глазами, глядя тем не менее в упор, что не было вежливо, но

я не стеснялась, ведь он был так молод. Мне было очевидно, — я понравилась ему. Вырядившись скромно, я неожиданно помолодела.

Потом мы ехали с ним в прозрачной штуковине по загадочным тоннелям, очень быстро, и всё сливалось за сферой странной машины. Выйдя в серебристый тоннель, мы пошли вглубь и остановились у сплошной стены. Он нажал браслет, у меня был похожий, но проще устроенный. Часть стены молниеносно исчезла, ушла вглубь другой стены, а я увидела странное опять же место. Оно было просторным и пустынным, если в целом.

У одной из стен, цвет которой был скорее белым, с серебристым и еле заметным как бы напылением, стояла зеленовато-золотистая конструкция, вроде стола, а поверху сфера — шар. Наверное, светильник? Поскольку шар светился перламутровым мягким светом, меняясь постоянно в своих оттенках. Рудольф сидел в круглом кресле за столом-кристаллом, одетый в похожий костюм, как у Артура, с мерцающими молниями в складках загадочной ткани. Очевидная тонкость ткани одновременно создавала впечатление, что одежда металлическая, как и само помещение, хотя ни он сам, ни стены, замыкающие пространство, не являлись металлическими. Увидев меня, в первое мгновение он посмотрел точно так же, как при нашем последнем разговоре у пропускного пункта в стене, когда предлагал мне сесть в его машину… Я ощутила слабость, будто провалилась в тот самый день… Но так не было! Понимание, где я, вернуло здравомыслие. Или я хорохорилась, а здравомыслие отказало мне в тот самый момент, когда я решилась сюда притопать. Для чего? Ведь все дела всегда улаживала Эля у своего Инара — главы Хозуправления. Как ни тщилась Эля скрывать от всех свою связь с Инаром Цульфом, о том знали. Любопытства к личным тайнам такого вот блёклого и обтекаемо-неуловимого по своим качествам человека, но влиятельного бюрократа, между тем хватало. Он жил одиноко, и иным женщинам его одиночество казалось заманчивой возможностью войти с ним в Храм Надмирного Света, если не самим, то их дочерям. В падшей женщине, моей помощнице, никто соперницы не видел.

Артур ушёл, и стена сдвинулась. Мы остались одни в замкнутом пространстве. Необычность помещения и всё прочее вызывали дискомфорт, пограничный с колеблющейся зыбкостью во всех наличных чувствах, как во сне. Возможно, я даже и пошатывалась, не знаю, как было на самом деле. Он уже не смотрел на меня, перевёл взгляд на шар, а шар менял цвета, пульсируя внутри своего объёма.

— Садитесь.

Несмотря на почти физически ощутимую ласку голоса, мне по-прежнему хотелось убежать отсюда. Но уже некуда. Я дрожала как от холода, хотя трудно было определить, холодно тут в самом деле или тепло. Всё дело было не в температуре помещения, а в том, кто сидел напротив. Его близкое присутствие погружало меня в ещё большую оторванность и от времени, и от пространства. Где я? В затянувшемся утреннем сне или в яви? Тут он поднял взгляд на меня и, наблюдая мою нервическую дрожь, встал. Я увидела во весь рост его стремительную в своих движениях фигуру. Он молниеносно очутился у меня за спиной и спокойным голосом повторил, — Садитесь.

Я села, почти утратив вес, настолько непривычное ощущение вызвало круглое кресло.

— Успокойтесь, — игра в предельно стерильный официоз с подчёркнутым «вы», мне не нравилась. Тут я даю пояснение. Мне никогда не нравились мужчины, склонные к лицедейству. Осталась аллергия на них ещё со времён юности.

— Я сделаю массаж, чтобы снять напряжение, — он говорил со мною уже как врач с пациенткой. — Вы так трясётесь, словно провалились в логово людоеда. Я и не подозревал о подобной нервозности.

Он расстегнул

мою блузку и опустил её ниже плеч. Я покорно подчинилась его движениям. Раз уж он взял на себя роль врача, то пусть… Он стал прикасаться бесстрастными пальцами к моей шее, плечам, продолжая игру в любезно-обезличенного врача, всего лишь обеспокоенного недугом пациента, чем обезличивал и меня. Массаж оказался действенным, если не считать того, что разминал он мне шею так, что едва не свернул её набок. Я пискнула, и он ослабил своё усердие. Но едва его пальцы скользнули по позвонкам, я почувствовала сладкий озноб, как в те разы, когда он гладил мою спину, лёжа со мною в постели. Тут он нажал, видимо, нужную точку, и я не только успокоилась, но и погрузилась в полудрёму. В то же время я чувствовала, как жадно он впитывает меня, не видя его лица. Пространство вокруг словно передавало его сильнейшее волнение, а руки это скрывали. От него шла колебательная вибрация и, хотя он уже не прикасался, рецепторы моей кожи отзывались, как бывает при ласковых поглаживаниях. Я ёжилась от удовольствия, стыдясь своих ощущений и не умея себе их запретить.

Он провёл кончиками пальцев от плеча к шее, к ушам, и тут уж прежние бестрепетные руки как бы постороннего массажиста вышли из подчинения навязанной им игре со стороны своего господина-ума. Он ласкал меня точно так же, как я и фантазировала себе, проснувшись утром и лёжа в постели, представляя его ласки. Я очень по нему скучала…

— У вас так тихо, — прошептала я, не имея сил ни на что, — везде, в холле и тут.

— Тишина естественное состояние мира и Вселенной, шумит только человек.

— А животные? — глупо спросила я, чтобы не молчать.

— Иногда и животные, — согласился он, — звуки же природы, исключая её редкие и крайние состояния, всегда гармоничны. Шелест листвы, журчание воды, шёпот трав и свист ветра…Вы ведь любите природу? Не можете не любить. Вы же художник. А грозу любите?

— Грозу? Не знаю, люблю ли, но боюсь её.

— Гроза — это снятие напряжения в природе. Они бывают очень опасны, иногда убивают. Но приносят с собой очищение, будто мир родился заново, и с психикой человека происходит то же самое. Обновление всех ощущений. Вы боитесь смерти?

— Да, боюсь.

— Её все боятся и лгут, когда говорят обратное. Для преодоления страха смерти нам и даётся избыточный половой инстинкт. Чрезмерно избыточный. У животных же всё четко регламентировано в этом смысле, но в них и не существует осмысленного понимания смерти как таковой. В каком-то смысле они ощущают себя и бессмертными в каждый миг своего существования. А мы, напротив, отравляем этими мыслями каждый, даже и счастливейший миг. Вот у вас в Паралее почти не рождаются дети, особенно в высших сословиях, — атрофия полового инстинкта, как месть наполовину убитой планеты. Почему у тебя нет детей? Ведь был муж?

Он и прежде не раз спрашивал, почему у меня нет детей, но вот насколько это его интересовало в действительности, не знаю. Может быть, он предполагал, что дети были, но остались там, где я и жила семь лет?

— Вопрос неправильный, — пошутила я, включаясь в навязанную игру, — поскольку ответ известен.

— У твоего мужа жила какая-то крошечная девочка, насколько мне известно.

— Девочка? — удивилась я. — Да, жила. Но в отдалении от того места, где жила я сама. Я так и не увидела её ни разу. У меня есть догадка на её счёт… когда в столице жила, пришла такая вот мысль… — Нэя замолчала.

— Продолжай, — потребовал он. Я молчала.

— Я сам продолжу. Это ребёнок твоего брата. Твой брат был окружён женским обожанием, а возможно, и надоедливым преследованием. Незаконнорожденный ребёнок. Поэтому младенца и принял твой муж, чтобы воспитать самому.

— Принял означает, что имелся взаимный договор, — ответила я. — Девочку же, дочку Нэиля, похитили у матери. Не знаю, зачем ему девочка, если он мечтал о мальчике, о воспитаннике, которому хотел передать все свои познания и умения… Он никогда не выразил желания, чтобы я была близка тому ребёнку. Говорил, незачем, свои будут…