Мать Вода и Чёрный Владыка
Шрифт:
— Ну чего? — спросил он, — попалась? — стал рассматривать её с близкого расстояния удивлённо счастливыми глазами. Но узнаваемыми, теми же детскими, и она ничуть его не испугалась и уже не могла воспринимать взрослым, каким он стал, помня его мальчишкой.
— Чего фордыбачишься? — спросил он, хмурясь, напуская на себя мужественность, — Мне любая обрадуется. Но я выбрал тебя.
Лесник уже не бедствовал как раньше. Дочки подросли, старая мать — пьяница утонула где-то в мелкой речке, упав туда, когда шла по разобранному мосту. Чего она там искала, на том берегу? Может, свою прошлую жизнь, вообразив по пьяной неадекватности, что её там кто-то ждёт в старом заброшенном селении, где и прошла её юность. Но её ждала смерть, спрятавшись за старыми гнилыми перилами моста, о которые она и уперлась, качнувшись и потеряв равновесие. После её гибели дела в доме сразу пошли на лад, будто вместе с нею смерть утащила и все их прошлые неустройства и бедность.
Икринка смотрела ему в самые глаза, наивные и светло-коричневые, с бархатным фиолетовым переливом. Они тоже напоминали плоды, как и у его отца, но были словно недозрелыми и не такими яркими, не настолько магически влекущими. Или он и впрямь ещё не дозрел. Но он самоуверенно строил из себя покорителя девушек, а был ли он им?
— Иди к этим, кто тебя там любит, — сказала она, не делая и попытки убежать, потому что ей нравилось с ним стоять и наблюдать его лицо. — У меня такой выбор, что ты и не представишь.
— Какой у тебя выбор? — удивился он. — Отец что ли в столице припас? Так они там все распутные. Не ищи там себе никого. Лучше тех, кого знаешь с детства, земляков, не найдёшь.
Икри засмеялась. Он даже не подозревал в своем тёмном неведении о том, что даже парни из подземного города не нужны ей, а уж ему-то до них, как до гор, не дойти, не найти. Он не знал, кто жил в её овале, кто ждал её в будущем. Чей взгляд, уже реальный, она носила в себе как ожог. Кого ждала и кто приходил в снах. Ночами он ласкал её какими-то запретными ласками, остро-томительными…Он жил в ней реально, а не как мираж из овала. Она просыпалась ночью, сбросив с себя одеяло, и бабушка, всегда почти равнодушная, прибегала на её стоны из своей комнаты. Смотрела с грустью и спрашивала: — Что? — садилась рядом, ласково укрывая её.
— Не знаю, — отвечала Икри, — не понимаю. Но он что-то делал мне, а мне было хорошо.
— Да кто? — спрашивала бабушка, — сын лесника? — Все знали вокруг, как парень по ней сох.
— Нет, конечно, — она указывала на грудь, — бабушка, здесь что-то горит, жжёт. Когда он посмотрел, всё и началось. Он стал какой-то другой. Но очень сильный, очень любимый…
Сын лесника обиженно опустил руки.
— Гордячка, — сказал он, и его скулы покрыл смуглый румянец, — всё равно, кроме меня, кто возьмёт тебя в жены? Ты же дочь падшей? Я же женюсь, пойду с тобой в Храм Надмирного Света. Я уже и выкуп припас жрецу. Отец не против, а мать мне чужая.
— Трать свой выкуп. Мне не понадобится. Не надейся лучше. Я люблю тебя только как друга детства. И всё.
— Когда окончишь школу, я всё равно женюсь на тебе, — сказал он упрямо, думая, что её слова обычные ужимки девчонок, но слегка обиделся. После чего ушёл.
— Ещё в школе учится, а уже с парнями к оградам жмётся, — сказала жена лесника, проходившая мимо.
— Дочь падшей, чего и ждать? — ответила ей другая, шедшая с ней рядом. Икри усмехалась им в лицо. Что ей было до их обвинений? Их мир ей не принадлежал, а они казались ей серыми бесцветными его тенями. Телом почти подросток, в душе она уже несла пережитые в странных снах ласки мужчины, сделавшие её женщиной в душе. Это было странно, ни на что не похоже. И не с кем было поделиться. Даже с бабушкой нельзя было о таком говорить. И покидало это ощущение только тогда, когда наступало окончательное пробуждение.
Перед самым пробуждением вдруг всплыла, как рыбка из глубин его сна та девушка, увиденная в горах. И хотя он любил и ласкал её как Голубику, чувства к ней были острые и невероятно реальные, как и бывает во сне, когда долго живёшь один. Он узнал незнакомку, о которой не забывал ни на миг. Она продолжала всё также смотреть на него, будто она его знала и звала глазами, в которых отражалось их зелёное небо, но уже не со своей каменной, нависшей над пропастью площадки, а в пространстве его души.
Проснувшись, Антон долго удерживал в себе состояние блаженства, но подумав, решил, что, всё же, это была Голубика, трансформированная сном. Как никогда остро ощутил он своё одиночество.
В своей лаборатории он был один. И было не до работы. Вообще, Венд сослужил ему невольную службу. К себе он его ещё и не взял окончательно, но здесь в «ЗОНТе» его уже и не воспринимали как коллегу, не грузя работой.
Он сидел перед почти невидимым монитором, делая вид умственной загруженности, но сам смотрел фильм, данный Олегом. Возникло трехмерное изображение реки, заросшей речными плавающими цветами вдоль обрывистого берега. А по течению в середине неширокой речки плыла белая лодка. Сама по себе, её несло течение, никто ею не управлял. В лодке сидела девушка. Девушка была прекрасна. Ветер сдул полупрозрачное платье с её плеча, и открылась нежная грудь. Чёрные с блеском ночных звёзд волосы, сдуваемые ветром назад, открывали чудесной стройности шею, хрупкие плечи. Она закидывала кверху лицо, щуря глубокие глаза. Глаза были печальные, и её вызывающая вполне определенный настрой эротическая поза плохо увязывалась с печалью. Да и вся её игра не гармонировала с тоской, и в этом было нарушение законов жанра. Она положила словно выточенную волшебником руку на столь же чудесную, очевидно тугую грудь жестом прикрытия, а на самом деле для концентрации внимания именно на её груди. Слегка её поглаживая, она прекрасно понимала, как хочется смотрящим на неё сжать эту грудь сильно — сильно…Подол воздушного платья, похожего на марлю, поднял порыв ветра, и девушка засмеялась, подхватив его и подняв ещё выше, показывая зрителю, как хороша она и там. Везде. Она обещала зрителю раскрытие своей окончательной тайны, утоление того, жажду чего она умело возбуждала. Алые губы на её лице тоже приоткрылись, она звала к невозможному — прильнуть к ней поскорее. Сбросив платье полностью, девушка молниеносно нырнула в изумрудную воду, умышленно не дав уловить в себя неведомому зрителю свою нереальную красоту, не дав насладиться запретной в мире Паралеи наготой. Перевернулась на спину и застыла на поверхности, не думая тонуть, лениво шевеля ногами и руками, как лягушка. Но лягушка расколдованная, превращённая в принцессу. Правда, принцессу особого рода. Иногда она ныряла, уйдя под воду полностью, затем из воды появлялось её гибкое тело, дразнящее дуралея, зависшего по ту сторону экрана. Вода держала её как стеклянная поверхность, а возможно, и была стеклом, она не тонула при самых рискованных телодвижениях, призрачно отражаясь в странных волнах. Она знала, что вольна делать всё, провоцируя и, возможно, слегка глумясь над животными, которым она была недоступна в своем иллюзорном измерении. Усталая и мокрая, она, наконец, вскарабкалась в лодку, где вытерев волосы и застегнув платьице, притворилась скромной и серьёзной девочкой, повязав прозрачный шарфик, взяв в руки книгу и углубившись в чтение, время от времени продолжая дразнить того, кто её наблюдал по ту сторону миража, в который она была заключена. «Достань, если сможешь», — словно бы говорило её прекрасное и отстранённое лицо. На определённый взгляд и вкус это были очень непристойные игры, но они не казались таковыми Антону. За такую красоту ей прощалось всё! Возможно ли было и дотронуться кому-либо до подобной девушки, если она не была чьим-то невероятным техническим ухищрением? Но фильм-то был местный. А у них не было сложных и мудрёных технологий земного типа. И если девушка играла, значит, она была где-то настоящая и живая. Но где? Она не была похожа на ту, встреченную на скале, но и впечатление от неё было не такое, а каким ему и положено быть при просмотре подобной продукции. Обращаясь к незримому наблюдателю, она была занята лишь собою. Это была маленькая голографическая иллюзия, но она вызывала вполне определённые ощущения…
— Антуан! — он очнулся от голоса Рудольфа, — Что это? На рабочем месте? А дома чем занят? Работой? — не церемонясь, новый шеф протянул руку через изображение и вытянул крошечный диск. — Ну и старье тут у вас в просмотре. Антиквариат, — изучая крошечный диск какое-то время, он смял его в кулаке, сломав с легкостью. Исчезнув, изображение девушки всё ещё мерцало в глазах Антона. Он уже перестал поправлять Венда, ставшего его начальством, когда он его русское имя произносил на французский манер именно затем, чтобы его дразнить. Сам Венд объяснял это тем, что так Антон значился в компьютерной служебной базе данных — Соболев Антуан. И когда он переходил на официальный и отчуждённый стиль общения, он и называл его Антуаном.
Антону было жаль такого красивого фильма! Хотя и местный, но шикарный. Диск Олег дал с требованием возврата, Он не принадлежал ему, кто-то дал ему из ребят, нашедших целую фильмотеку при разборе старых информационных носителей на старой же базе. Всё это считалось хламом во всех смыслах, но они смотрели подобные фильмы, сходя с ума от одиночества. Они с любовью перевели местные шедевры в трёхмерный формат. Откуда они там взялись, такие вот киношедевры, никто и не спрашивал. Было ясно, что любителей и скучающих было всегда много в подземных лабиринтах.