Мать Вода и Чёрный Владыка

Кольцова Лариса

— Инэлия, прости! Я всё загубил. Тебя, Гелию, всё я один! Икри, прости меня! — Он плакал и боялся какую-то «тьму внешнюю» и Паука в его паутине. И Икри приходилось ждать его выздоровления. Не смотря на внешнюю простоту обращения с крыльями, там было много секретов, ей неизвестных. Дед не хотел ей их открывать, или не мог, она не знала. Она тоже начинала тосковать в своём саду, бродя по единственной дорожке, туда и обратно, вспоминая свои игры в горах и тех парней. Её тянуло в горы, к полётам, к ним. За пределами ограды её никто не интересовал, хотя нельзя было этого сказать о тех, кто жил по соседству. Она-то нравилась

многим. За ней следили, её обсуждали. Её караулили и те, кто были ровесниками, и те, кто были старше. Звали в Сад Свиданий, — гулять, ходить за ручку. Она насмешливо фыркала, не говоря ни да, ни нет.

Приезд отца всегда радость, но скрываемая от него

Приехал отец. На своей столичной машине, но другой, чем в прошлый раз. Сколько их у него? Он легко вышел из машины, она отметила, что он и не меняется со времени её детства, не то, что люди, живущие вокруг. Насколько уже постарел с тех пор её мечта детства — лесник. Поредели его волосы, опустились радостные некогда уголки губ, затянулись дымкой усталости глаза, похожие на тёмные лесные плоды — ягоды. Отец же не подлежал законам местного мира, и дедушка был прав. Он был во всём другой. Он стукнул ногой по колесу, которое спустило. Кто-то бросил на дорогу ржавое железо, и он напоролся колесом. Он зло что-то говорил в свой браслет, мерцающий на его руке. Кто-то должен был приехать и всё исправить, сам он не хотел марать своих рук в дорожной грязи.

— Чтобы через час был на месте! — сказал он на местном языке и грубо добавил — а то вылетишь за стену!

За какую стену, Икри и понятия не имела. Он прошёл в сад, сел на скамью, сделанную дедушкой, сбросил куртку. Икри подошла и села рядом. Её занимала куртка. Она была из кожи, блестела как металл, но была очень мягкая. Она трогала странные застежки этой куртки, упрямо продолжая не глядеть на отца. У него и ботинки были странные. Огромные, на подошве, похожей на колеса его машины, в том смысле, что оставляли похожие ребристые следы после себя на влажной после дождя земле. Рубашка под курткой оказалась светлой, и этот цвет, белый в кремовую полоску, делал его проще и моложе, и даже добрее на вид. Он отличался от тех в горах тем, что имел не такие молодые глаза. Они тоже были усталые, как у лесника, и много чего понимающие. Она рассматривала его молодые пушистые ресницы, решая про себя, кто красивее — он или те парни. Особенно хорош был тот, длинноволосый в повязке. Удивляясь себе, она чувствовала родное чувство к человеку, сидящему на скамье. Когда-то он был редчайшим гостем у них в доме, но не теперь, и ей хотелось погладить его по гладкой голове словно бы в утешение, о котором он и не просил. Прикоснуться к лицу, и она слегка тронула его гладкий высокий лоб, тут же устыдившись собственной нежности.

— Почему ты всегда лысый? — спросила она.

— Чтобы голова лучше думала, — соврал он и потрогал её волосы отеческим бережным жестом. Как не хватало ей таких прикосновений в детстве, а теперь ей на что они?

— Я привёз тебе много вкуснятины, — сказал он, не желая вставать. Она кивнула. Если бы хоть раз он привёз ей камушки, какие дарил маме. Но он не привозил никогда. Она же не просила, словно напомнить о них ему, значило напомнить о матери. А этого она не делала никогда. И он тоже.

— С мальчишками дружишь? — спросил он.

— С кем тут? — отозвалась

она презрительно. И было ясно, как ему это понравилось.

— Поедешь со мной, увидишь, какие красавцы у меня там работают.

— В твоем подземном городе?

— Ну да. И не только.

— Они же любят только блудниц, — сказала она.

— Что? — переспросил он, пялясь на неё, как на озарение с небес.

— А ты? Тоже после мамы любишь блудниц?

— Что за бред у тебя в голове? — спросил он с возмущением, опять утратив проблеск своей светлой доброты.

— Дедушка так говорит.

— Так, — сказал он угрожающе, — я этого дедушку возьму сейчас за ногу и закину за облако.

— Но он болеет. Запой, — ничуть не веря в его угрозы, сказала Икри.

— Ну и просвещение он тебе тут устраивает, идиот заоблачный. Он вообще — то понимает, что живёт не на облаках? Всё же по тверди ходит, или только ползает?

— Он никогда не ползает. Он ходит и летает, именно что в облаках, — упрямо подтвердила Икри его насмешливые слова о дедушке. Он даже не подозревал насколько попал в цель, указав на облака.

— Где он летает? В своих пьяных галлюцинациях? Ты ему веришь?

Но Икри не стала его ни в чём разуверять. Её отец и понятия не имел, что они с дедушкой летают в горах. И говоря это, она просто дразнила отца, зная, что он ничему бы не поверил. Он считал дедушку за алкоголика, ни к чему не способного на этом свете.

— Я нарочно про блудниц сказала. Злю тебя. Ты это понял? — Она искоса на него посмотрела

— Конечно, понял. Но дед всё же выжил из ума. Или ему и не из чего было выживать? У него никогда и не было ума.

— У него и был и есть ум, — заступилась она за деда, — он просто несчастный. Ты ведь тоскуешь по Земле, по Солнцу. Он тоже по своему Созвездию Рай.

— А оно есть, это Созвездие Рай? Это не его пьяный бред? Как думаешь?

— Оно есть. Я знаю. — Они помолчали. Он ласково расправил её тунику на коленях.

— Ты выросла. Красавица стала. Когда я буду улетать отсюда, я возьму тебя с собой на Землю. Там тебе будет с кем дружить. Но, может быть, ты найдёшь себе друзей и у меня, если захочешь переехать.

— Я ещё подумаю.

— Подумай. А там хорошо. Лес, парк, красивые здания, интересная вполне жизнь. Будешь учиться.

— Не хочу.

— Будешь неучем? Всю жизнь? Как мама?

Она разозлилась. Он нарушил табу первым. О маме ни слова. Тем более, не уважительного. Но она скрыла свою злость на него, решив ответить по- другому.

— А ты нашёл ту Нэю? Что искал при жизни мамы?

Он молчал, но она почувствовала, что он внутренне напрягся, да и внешне было заметно.

— Дедушка говорил мне в пещере об этом. Он сказал: «Мамы нет, а блудниц он не любит. Вот и нашел её, Нэюшку», — так дедушка её назвал.

— В какой ещё пещере?

— Ну, в той, что под домом в погребе, — нашлась Икри, поняв, что сказала лишнее, — где он хранит свою наливку. Он так и говорит: «Пойду в свою пещеру, за радостью своей», — она всё же заглянула ему в глаза. Они мерцали плохо скрываемыми чувствами, — злость и смех мешались в них. И всё же смех пересилил злость.

— Но дедушка сказал, что толку, что нашёл. Вот и она умылась горючими слезами. Почему ты всех бьёшь? Маму бил. Её, эту Нэю. За что?

— Никого я не бил. У него алкогольный психоз. Чему ты веришь?