Мать Вода и Чёрный Владыка
Шрифт:
Но потом как-то вылезла из своей апатии, опять потащилась в тот самый клуб, на что-то ещё надеясь, хотя знала, что Гелию, добрейшую и прекраснейшую из всех тех, кого я знала в столице, я уже не встречу никогда и нигде. Куда было идти, если я была одна? Возвращаться в громыхающий и ржавый фургон на колёсах и таскаться по всей стране ради пропитания, я уже не могла, вкусив другой жизни, увидев блеск столицы, пропитавшись её липкими соблазнами, заразившись от других злокачественным стремлением к блестящему паразитизму. О, ты ещё не понимаешь, что эта болезнь духа трудноизлечима. Вскоре произошла та облава, и я попала на подлый продажный аукцион. Вот где и возник человек из паучьего подвала, но это фигура речи, ты же понимаешь. Он и забрал меня.
«Ну что»? — спросил он, — «мы и не могли ни столкнуться в этой жизни опять. Мы с тобой одной крови, как любит говорить один любопытный тип, возомнивший о себе, что он сотворён из звёздного вещества, но живущий под землёй. Если бы наша встреча произошла
«Это у тебя-то разум»? — так я его перебила, но он продолжал, — «По мне Тот, кто терпит незаслуженные страдания одних людей и позволяет совершаться бесконечным злодеяниям и несправедливостям, творимыми другими людьми, всё равно что и не существует. И я живу так, как и положено жить вселенской сироте — выживаю, выгрызаю, выпихиваю, вышибаю конкурентов, но ничего и ни у кого не вымаливаю, не выпрашиваю, не вылизываю чужих копыт. Да я лучше сдохну в канаве, как пойманный в капкан зверь, когда придёт мой час. Жрецы говорят, что даже за такие мысли Надмирный Отец лишает вечности. А что делать человеку с вечностью, если он не знает, что ему делать со своей короткой жизнью? Жрец, у которого я спросил об этом, меня выгнал, но выкуп за нечестивые мысли принял, простил. Я почти знал, что рано или поздно куплю тебя. Я просчитал в тот же вечер твою заданную силовую линию. А вдруг это я натравил ищеек-хупов в ту ночь? Клуб же был тихий, пристойный. Как думаешь, кто дал заявку, что в нём роятся нелегальные рыбки-любительницы щедрой кормёжки из холёных рук смазливых аристократишек»? — И хохотал своим зубатым ртом, в который мне хотелось плюнуть! Я запомнила его речи, у меня редкая природная память, и только бедность моих родителей стала препятствием для моего образования. И что думаешь? Я плюнула. Но попала на его дорогую рубашку. Он сказал тому, кто отвечал за проведение аукциона, будь он неладен вместе с нашим подлым миром! «Сбавляй цену! Она дерзка и с нею будут проблемы у любого. Она сбежит в первый же день. Нет, так я ухожу, а вы берите её, если мечтаете остаться без глаз и ушей, которые она вырвет и отгрызёт любому, кто приблизится к ней. Этой девке нужна сильная рука, снабженная плёткой. Она успела прославиться в своем блудном ночном мире диким нравом. Посмотрите, она и выглядит не так, как должно. Она выродок»! Это была вопиющая невозможная ложь. Я была тогда, да необычной, но яркой и очень привлекательной, как все считали. Даже Гелия была восхищена моей внешностью, даже тот утончённый мальчик-аристократ. И была я, хотя и озорной, но приветливой и воспитанной девушкой. Мама с детства обучала меня не только грамоте, но и хорошим манерам. Актёрам без этого нельзя. А тот лжец свирепо мерцал глазами, в которых я заметила красные всполохи, как бывает это у пауков в полутьме. Все отступили, не потому что поверили паучьему родственнику, а потому что боялись с ним связываться.
И он взял меня за сущие гроши. Будь иначе, встреть я его в ночном клубе после того, как я туда вернулась, пролетев мимо участи стать женой аристократа, я бы смогла его полюбить, как и знать. Но после всего, я его ненавидела! Я долго не смирялась, я скормила паукам половину своей крови, стала бледной как подвальная поганка. У меня даже привыкание к паукам возникло, веришь? Но как-то постепенно он понял, что может загубить меня. Стал жалеть, дарить мне многое такое, чего не видели прочие. Дал свободную жизнь, по сути. Отчего-то не продал дальше, не столкнул по скользкому скату вниз. Думаю, он имеет в себе и другой, более светлый слой личности. Отсюда его двойственность. За это я и простила его. Как знать, думала, вдруг он возьмёт меня в усадьбу. Ведь кроме него, я не обслуживаю никого. Я как бы его жена, но живу тут. А та, что торчала в его усадьбе, законная перед очами Надмирного Света, никогда не любила его, не чувствовала, и он это знает.
Какие акробатические прыжки совершает порой жизнь! Скажи мне кто в то время, когда радостная и глупая, я танцевала перед восхищенными поклонниками моего самобытного танца, что я буду сидеть в этом сыром старом логове продажного секса, я бы поверила? В то, что жалкая каморка и та будет за счастье уже тем, что повыше этажом! А я сама изобретала свои номера ещё в те времена, когда мы путешествовали по континенту, я даже умела ходить по узким перилам моста над глубочайшей рекой. Почему я не свалилась
— Совершила ледяное омовение. Мне помогает от внезапно возникающих приступов душевной муки. Вся еда куплена только для тебя. Но ты не против, что я к тебе присоединяюсь? Толстое мое тело стало требовать много еды. Это ловушка. Чем больше ешь, больше толстеешь, больше толстеешь — больше требуется еды. Но я-то знаю, отчего я поползла. От переживаний. Да, да. Кто-то худеет чрезмерно, а другой, напротив, начинает расползаться. И всё от горькой нерадостной жизни. Эта комната, где ты сейчас, у нас детская. Здесь девушки из тех, кто рожают, выкармливают детей, живут с ними, пока их не заберёт Департамент нравственности для добропорядочных семей. Я сама недавно кормила тут своего малыша. Он настолько хорошо кушал, такой крепыш, так мило кряхтел после еды, потягивался и пукал! — и она радостно смеялась, будто и забыла, что ребёнка уже нет рядом. — Он весь в своего папу. Молока было так много, и из-за опасения, что оно загрубеет в груди, хозяин сам отсасывал моё молоко.
Видя изумление молоденькой пленницы, она объяснила, что хозяин и есть отец ребёнка.
— Он хотел взять его в свою усадьбу, в семью. Но его жена — мерзавка! Та самая, что и понятия не имела, что были времена, когда я могла свернуть шею её судьбе. А она не удостоилась бы и взгляда тех мужчин, кто целовали мне тогда мои холёные душистые ножки. Когда она узнала о рождении мальчика, она потребовала у мужа привезти её сюда. Она сказала, осмотрев меня и ребёнка, что не нуждается в помеси рыжего ящера и низкосортной толстой лепешки. У моего мальчика просматривался гребень на голове через его красные волосёнки, как и у отца. Она стояла, еле дыша, потому что утянула свою талию кожаным корсетом до состояния спицы, щёки пылали от ревности, а пухлый рот она сжимала, воображая, что он походит на свежий бутон цветка. Ей было так важно явить всем тут свою неотразимость. Но где была её неотразимость, когда её муж постоянно и с усердием впихивал своё семейное достояние в меня? Она была похожа на застывшую куклу из витрины, из тех, которые никто и никогда не покупает ввиду их бестолковости и несусветной цены. Но это она воображала, что цена её непомерна высока. Какая может быть ценность в отлитой пустой болванке с раскрашенным и плоским личиком? Я расцарапала ей это личико! Если бы она любила хозяина, он бы не сопел и не храпел на моей груди как на подушке, мешая мне толком выспаться. Тем не менее, этой дряни на тонких ногах повезло, и у неё есть муж. Я даже такого себе не нашла. Только зря таскалась по ночным заведениям и тратила себя в надежде найти, кого побогаче.
Теперь видишь, кого я нашла. А чем я хуже? Я, когда он вернулся ко мне ночью пьяным после тех смотрин нашего ребёнка своей женой, похожей на кукольного пупса в корсете, и попытался влезть в то, что он называет «источником блаженства», так шибанула его, что он скатился с постели. Мы стали с ним драться, сломали сплетённую из гибкой древовидной лианы колыбельку. Мальчика по счастью забрала к себе одна девушка, чтобы искупать его. Он уснул, и она не стала его тревожить, оставив у себя. У неё в своё время тоже был ребёнок, и ей так хотелось подышать его молочным и безгрешным духом, я не возражала.
«У тебя в усадьбе свой, но, похоже, мелкий и безвкусный источник. А тебе хочется поглубже, послаще», — сказала я. — «Я тут работаю, конечно, но по закону я не обязана обслуживать бесплатно, и я могу искать защиту в таком случае там, где и отслеживаются властями нормы закона». Я знала, что пока кормлю своего крепыша, он не спустит меня в подвал к паукам. Потому что их яд, хотя и слабый, попав в кровь и молоко, вызовет отравление у ребёнка. Он скрипел зубищами от ярости, и из глаз сыпались искры. Он мог бы ими прожечь дорогое постельное белье. Ради себя он не скупится, и я сплю только на атласном белье. Это, конечно, шутка, но знала бы ты, насколько он может быть чудовищен!
— Ну и где же она, твоя спасительная тропка? — спросила вдруг Колибри.
— Найду. Главное, не упасть в отчаяние.
В один из дней быстрая Уничка умчалась по делам, пообещав, что уже завтра рано утром разбудит её, и они уедут вместе на вокзал. Она, Уничка, лично проводит Колибри до поезда в провинцию, даст ей денег на билет, а сама тоже уедет искать свою бродячую общину, где бы они сейчас ни путешествовали, как бы далеко от столицы ни находились, она останется с ними. Но утром вместо Унички явился похититель-хозяин, он же и проводник в «ослепительное будущее». Разодетый, благоуханный и красномордый ящер, бугрясь мышцами, лоснясь от принятого где-то по пути возлияния, распёртый предвкушением входа в свой «новый источник блаженства», застыл на пороге узкой комнаты, навсегда преградив выход из бездны. О том же насколько был он чудовищен, Колибри пришлось испытать в тот же день. Свой первый раз она пережила, как люди, наверное, переживают смерть…