Материалы к альтернативной биографии

Текст первый

Зеркало и конфеты

Открытое письмо

Перевод с французского

Пролог

Плох тот поэт, что не мечтает в прозе подвизнуться, шитобриано-скоттскую манеру перенять, осмыслить принципы заглавий, ужаснуться, но полениться их менять. Вот собственные имена - что проще? И не в ущерб оно художественной мощи.

Эпиграф - это наше всё. Не спорю. Но нету у меня библиотеки, цитатной трёхпудовой картотеки, и здесь не лондонский музей, а море. Однако прочь сомнения и грусть! Я много помню наизусть.

Мои амбиции на сей раз не космичны. Я просто расскажу, что было на неделе. Иные сцены будут несколько комичны. Надеюсь, это то, чего хотели вы от меня, громилы-зоилиды?..

Мне как всегда плевать на самом деле с двенадцатого этажа на вас. Я недоступен для обиды. Не возвратится тот ужасный час, когда издатель проползал кротовьим оком по строкам, где жила сама душа, и говорил в раздумии глубоком, карандашом сточённым за ухом чеша: "Не слишком много ли затей, страстей, красот?.. Хотя стишок ваш, верно, для детей, и сами вы - дитя".

С тех пор я, право, стал взрослей в сто раз, что подтвердит немедля мой рассказ.

Пьетро.

Около же четвёртой стражи

подошёл к ним, идя по морю

Марк

На тот корабль я пробрался поздним вечером, спрятался до темноты, дождался отплытия (каробонари всегда отплывают в ночь и причаливают в темноте, опасаясь погони и засады, часто сажая судно на камни или мель, но перенося потерю со смирением ворья, теряющего награбленное) и вышел порыскать. Зрелище чужого сна вселяет в меня бодрость, равно как и, глядя на чужое пированье, я бываю несколько сыт. В темноте я вижу лучше кошки.

Обшарил карманы земляков, разжился куревом, переподсовывал им чужие вещи, затем отправился к итальянцам. Почти все они были наверху, но в одной каюте горел свет. У порога лежал Борсалино. Он встретил меня безмолвно, позволил поцеловать себя в лоб и перешагнуть. Его подопечный сидел за столом и выводил на самой дешёвой бумаге нечто, требующее частичной расшифровки:

"Высокочтимый отец! Я верен своим планам, но по вине последнего англичанина (автор никогда никого не называет по имени), с которым я имею дело, мы оказались на родине падшего гения борьбы за свободу (и очень пафосен). Мы - это Б., К., Т., оба В., С-цо с сыном и зятем, Л., Р., Н., С.-Ч., А., младший С-чи (имена у них совершенно ханжеские: Сантино, Сантуццо, Сантуччи, Сантанджелло, Мастранжелла и т.д..), Б-о из Нового города (Неаполя) (он помог нам обзавестись крыльями (угнать корабль)), костоправ Ф. Все кланяются Вам. С нами ещё слуги этого прохиндея. Они-то и нашли меня в Новом с перевёрнутыми лицами и без хозяина, объяснить, конечно, ничего не смогли, но я всё понял и без слов. Крылья мы отрезали у морских драконов (таможенников), пока те спали, и 27 дней скитались, беря на абордаж каждое попавшееся судно под постыднейшим мытарским

предлогом и даже требуя деньги во избежание подозрений (аморальная казуистика). Наконец мы настигли французскую торговую эскадру и на флагманском борту встретили нашего гастролёра. Мы были неузнаваемы, да и он отчасти тоже, но он, как всегда не скрыл своего имени, назвал эти корабли своими, рассказал, куда плывёт, а чтобы мы вполне ему поверили, вызвался спеть (почитать стихи - так он маскирует меня: кто ещё будет устраивать концерт для ватаги налётчиков?), к чему незамедлительно и довольно надолго приступил. Я всегда говорил, что его голос оказывает на людей необъяснимое воздействие. Как только он закончил, С-чи притащил все собранные нами деньги и отдал ему. Затем мы распрощались, зная теперь, где его ждать. На месте вывесили на флаг, который он называет Весёлым Руджьером (то есть британский), зная, что это его привлечёт, и расчеты были верны. Тот, кого мы так долго ловили, явился к нам в обществе действительного командира той флотилии, видного и наверняка богатого молодого француза, и я понял, что мы теряем нашего северного друга. Обнаружившись, мы навлекли на себя такой гнев, какого не видели прежде. Ещё как на грех все подаренные деньги оказались фальшивыми, и это его смертельно оскорбило. Хотя мы не знали и вовсе не хотели этим делать никаких намёков по поводу его творчества, к которому всегда относились с пониманием и терпением, он объявил, что порывает с нами окончательно, и распустил даже своих вернейших слуг. Теперь мы возвращаемся в печали, ведь не только большие неприятности, но и большие возможности принёс он нам. Утешаюсь мыслью о том, что теперь во Франции всё начнёт улаживаться (начнутся беспорядки). Тот человек, что вёл корабли, показался мне весьма благонадёжным (безбашенным честолюбцем с бунтарскими наклонностями)..."

В этот лицемерный миг на писанину с моего нависшего рукава упала капля, уничтожая "большие возможности". Полуночник вскинул голову, и я схватил его за косу, склонился над его лицом, роняя новые капли с волос (иногда я несколько дней не могу просушить голову после купания, словно море въедается в череп):

– Добрая ночка, Пьетро! Возмечтал отделаться от меня?
– медленно отпустил его, - Письмо лучше поври. Оно компрометирует полмира.

Он не склонил головы, не отвёл глаз, перекидывая из угла рта в другой неизменную спичку. Он умеет организовать эффектную паузу, придумывая какой-нибудь интересный ответ:

– ... Не раньше, чем удалимся настолько, чтоб ты не мог догнать своих французов вплавь.

Я улёгся на его койку переваривать этот волчий комплимент, между делом бросил:

– Франкессини мёртв.

– Наконец-то!

– Знаешь, кто его грохнул?...

– Кем бы ни был он, им должен был быть ты: ты был обесчещен...

– Пустяки. Мы дружили ещё в Кембридже.

– Я не о том!!! Тьфу!... Тьфу!... Чтоб я больше не слышал!... Я о клевете его...

– А кто ещё не успел меня оклеветать? Ты полистай новинки! Лорд Гленарван - просто ангел по сравнению с кровопийцей Ратвеном, а ведь это сделали люди, которые меня любили. Тут уж сам Бог велел мистеру Пикоку, которому я никто, забавы ради раскавычивать моего несчастного первенца - однако, в безупречно пуританском опусе. А что дальше будет! Ведь бедняга Лавлейс устарел, как Казанова...

– Я не буду даже пытаться сделать вид, что хочу понять, о чём ты. ...... Кто убил Франкессини?

– Тот парень, с которым ты меня видел. ... Знаешь, чем он мне похвастался? Личным знакомством со Всемогущим Творцом...

– Этим ты мог бы позабавить Ф.Р., да его уж нет с нами.

– Смылся осваивать Полинезию?

– Схвачен и казнён... Мы могли его вытащить, но он предпочёл потратить семь часов на отказ от исповеди и командовать собственным расстрелом...... Правда, что он тоже был твоим соотечественником?