Матвей Коренистов
Шрифт:
Когда она приходила поздно вечером, Матвей, отворяя калитку, строго спрашивал:
— Где была?..
— На собрании.
— На собрании?.. Ой ли?!
Стеша проходила мимо отца невозмутимо спокойная. Как-то раз, утром, придя из обхода, он спросил Стешу:
— Где была вечор?.. Опять на собрании?
— Да.
— Ты что? Доходишь до того, что у нас ворота вымажут!
Стеша удивленно посмотрела на отца, а Матвей, зловеще прищурив глаза, сказал:
— Ты не парень — по ночам шататься.
— Стыд, срам,— проговорила Мария Петровна.— Вот погоди еще, придут и окошки выхлещут.
Матвей молча сдернул с гвоздя полотенце и, скрутив его в жгут, замахнулся на дочь... Но Стеша ловким движением выхватила из рук отца полотенце и, блеснув глазами, строго проговорила:
— Довольно, тятя, я взрослая, и бить меня — время ушло.
Коренистов изумленно посмотрел на дочь и, помолчав,, проговорил:
— Так... Ну, ладно...— Отошел, бросив жене: — У меня нет больше дочери Степаниды. Чтобы ее духу не было!
Порывисто нахлобучив картуз, Коренистов вышел.
Он не заметил, как прошел бор и вышел на широкую поляну, перерезанную железной дорогой. По обеим сторонам железнодорожного полотна лежали валки скошенной травы. Он вчера косил здесь со Стешей. Ловко взмахивая косой, она проворно шла за ним, укладывая сочную траву в вал. Матвей был хороший, опытный косарь, но Стеша, идя за ним, «нажимала ему на пятки». Она была вчера необычайно весела и шутливо посмеивалась над отцом:
— Ну, ну, шевелись, разминай старые-то кости! Иди-ка лучше отдохни, я здесь покошу,
Матвей ушел к опушке леса, растянулся там в тени, расправляя затекшие руки. Потом пришла Стеша, подсела и стала весело рассказывать о том, что слышала на собрании.
— Зря ты, тятя, сторонишься. Все это идет к лучшему и для нас...
Но Коренистов угрюмо остановил ее:
— Знаю я... Без тебя все знаю. Только все это не прочно... Без бога ничего твои товарищи не сделают. Они говорят, что его нету, а он найдет их когда-нибудь. Их чорт зудит, чтобы ему было где рот почесать. И ты мне не рассказывай. Меня тебе не своротить. Я, как смоленый пенек, пока совсем не сгнию, из земли не выпаду.
Глядя на свежую кошенину, Коренистов невольно вздохнул. Стеша встала перед ним, хлопотливая, бойкая, всегда какая-то милая и чистая, не похожая на сестру, безвольную и ленивую, но упрямую. Вот в позапрошлом году полубосая Стеша ходила в деревню за хлебом. Тиф был, на ногах его выносила. Все это прошло как-то незаметно, а вот теперь вспомнилось... Коренистову вдруг стало стыдно-. Мелькнула мысль — вернуться поскорей и уладить семейный раздор, но он шел вперед. Подошел к железному мосту, перекинутому через реку, где кончался его участок, и, увидев Мокеича — мостового сторожа, сгорбленного, с трубкой в зубах, быстро повернулся и зашагал обратно.
Уже
— Где Степанида? — спросил Коренистов жену, когда вошел в будку.
— Ушла.
— Ушла?.. — сдвинув брови, переспросил Матвей.
— Я тебе говорю, что ушла; забрала свое барахлишко и ушла.
Коренистов рыкнул и, сев за стол, мрачно сказал:
— Ужинать давай.
Ел молча, в каком-то раздумье и, вылезая из-за стола, глухо проговорил:
— Ну что ж? Ладно. Я кланяться не намерен.
Недели две Коренистов тосковал, но о дочери не спрашивал. Он ходил мрачный и молчаливый.
Если жена или Клавдия начинали с ним разговор, он сердито их обрывал:
— Отвяжитесь!
Стешу он не видел с тех пор. Потом, через несколько месяцев, он узнал, что она работает в депо чистильщицей паровозов.
Он ждал, что вот отворится дверь и войдет Стеша. Но она не приходила. В конце концов, Матвей решительно сказал:
— Не идет, не надо. Уж я не пойду и не поклонюсь.
Был конец ноября. Поздно вечером Матвей, согнувшись, молчаливо сидел у верстака, подшивая сапог. Тускло горела, потрескивая, керосиновая семилинейная лампочка. Слышно было, что к Узловой шел поезд по выемке. Матвей привычным ухом ловил нарастающий грохот состава. Паровоз, бросая в ночь тяжелые вздохи стальной груди: «ох-ох-ох-ох»,— приближался к будке. Возле самой будки паровоз свистнул, и ночь дрогнула, шевельнулась отблеском в черном окне. Коренистов приподнял голову и проворчал:
— Э-э, прорва-то тебя взяла!
За перегородкой, в маленькой кухоньке, шептались жена с дочерью.
Коренистов, углубленный в работу, сначала не слышал их. Но потом шопот стал надоедать ему. Он спросил:
— Чего хоть вы там шушукаетесь?
— Погоди, отец, не мешай,— отозвалась Мария Петровна, выглядывая из-за ситцевой занавески.
Коренистов взглянул на жену поверх очков, приподняв брови, спросил:
— Чего это у тебя глаза-то какие?
— Какие?
— Да масляные, как рублевку ты нашла.
— Погоди ужо, потом скажу, отец.
Коренистов смолк. А за перегородкой снова зашептались.
Когда улеглись спать, Мария Петровна долго вздыхала, возилась, потом тихим топотом спросила:
— Отец, ты -спишь?
— Некогда еще уснуть-то.
— Знаешь, чего я тебе скажу?.. Клавдейку-то у нас сватают.
— Ну?
— Ну, сватают, говорю я.
— Слышу... Кто хоть?
— А вот угадай-ка, не угадать...
— А ну тебя с твоими загадками, говори, я спать хочу.