Матвей Коренистов
Шрифт:
— Успеешь... Дело-то, подь-ка, не шуточное, сурьезное, жених-то, как снег на голову, свалился.
— Какой?
— Дорожного мастера Никона Ефремыча Шкабары сын.
— Который?
— Старший, Степан. Он теперь артельным, говорят, старостой... Вот бы благословил их господь. И тебе бы лучше, отец, было.
— А тебе?
— Да я что, мне-то ведь все равно, а тебя бы Никон-то Ефремыч на какую-нибудь бы другую должность определил.
— Это почему?
— Ну, уж породнились
— Дура ты, Марья.
— С чего это ты?
— Так говорю, дура ты, вот и все. Не мели.
— А что я, худа-то не желаю.
— Замолчи, сроду я милости ни от кого не ждал и не хочу ее получать. Сам я своим трудом заслужу. Не укоренное.
— Заслужишь?!
— Замолчи, щеколда. Я спать хочу.
— Значит, ты не упорствуешь?
— Отвяжись.
— Не отвяжись, а раз находится хороший жених, пристроить надо девку.
— Ну и пристраивай девку, только не меня.— Матвей повернулся к жене спиной и замолчал.
Начались хлопотливые приготовления к свадьбе. Ждали «мясоеда» — в пост в церкви не венчали. Однажды Мария Петровна сообщила:
— Отец, я Степаниду видела.
— Ну, чего она?
— Да ничего... Только ей жених Клавдейкин не глянется.
— Ну, мало что. На вкус, на цвет товарищей нет.
В этот день Матвей повеселел. Он был разговорчивый, словоохотливый.
Стеша пришла недели через три после этого разговора... Коренистов чинил валенки. Он встретил ее хотя и строгим взглядом, но ласково.
— Ну что, гордячка, все-таки пришла? Ну, рассказывай, как живешь?
— Живу ничего, ожидаю лучшего,— улыбаясь, сказала Стеша.
— Учишься, говорят?
— Учусь.
— Хорошо. Ну, а к нам не думаешь? Сердиться не надо. Я в те поры-то погорячился. В тебе, видно, тоже мой характер вложен — непокорливый. А ты сломи гордыню-то. На родителей сердиться грешно.
— Теперь уж не приду.
— Не хочешь?.. Все-таки злоба-то в тебе не утихла.
— Нет, тятя, я на тебя не сержусь. Я ведь тебя понимаю. А не приду я теперь потому, что я вышла замуж.
Коренистов широко раскрыл глаза, поднялся со своей «сидулки», застыл, держа в руке валенок. Отец и дочь долго молча смотрели друг на друга. У Коренистова вздрагивал правый ус.
— Это как же? — упавшим голосом проговорил Коренистов.
— А так просто.
— А за кого?..
— За Шурку Игнатьева, за слесаря.
— А ты нам-то сказала?
— Не сказала, потому что ты бы опять заругался.
— Почему?
— Ну, ты же не признаешь новые порядки.
— Вы, значит, так... Без венца... По-новому?
— Да...— коротко и спокойно ответила Стеша.
— А бог-от, Стешка?
— Ну, что бог. Мы без бога...
— Вот как!..
Матвей
Вошла мать с подойником в руках. Она сначала радостно улыбнулась, увидев Стешу, но потом, тревожно посмотрев на Матвея, спросила:
— Ты о чем ревешь, отец?
Матвей не отвечал. Его широкая спина согнулась и вздрагивала под красной рубахой. Мария Петровна в недоумении перевела взгляд на Стешу.
— О чем это он?
— На меня обиделся.
— За что?
— Я сказала ему, что вышла замуж.
— Замуж?.. Замуж?!. Ты?!.
— Ну, я,— волнуясь, ответила Стеша.
— Это за кого?!.
— За Игнатьева.
— За Сашку, это за острожника-то?! Ничего себе... Убила бобра. И нас не спросила. Что это ты с отцом-то сделала? На старости лет реветь его заставила.
У Стеши скривилась нижняя губа, а Мария Петровна-воинственно направилась в кухню, говоря на ходу:
— Какая была ты, такой и осталась.
Стеша, бледная, подошла к отцу и, положив руку ему на плечо, ласково проговорила:
— Тятя, тятенька, ну что ты? Ну, что я сделала?.. Быть может, потом будешь радоваться.
— Уйдите... Уйдите от меня, провалитесь, бога ради. Он поднял валенок, который чинил, и со всего размаху бросил его на пол. Ему вдруг стало трудно дышать, он глухо крикнул:
— Жизнь!.. Будь проклята!..— и выбежал, свирепо хлопнув дверью.
Стеша помолчала, постояла среди комнаты и направилась к дверям, смахнув слезу с глаз концом фартука.
В день Клавдиной свадьбы Мария Петровна спросила мужа:
— Ну как, отец, Степаниду-то позвать надо?
— Куда?
— А на свадьбу-то.
— На свадьбу? Это она придет со своим любовником? Не надо.
После свадьбы Коренистов еще крепче затосковал. Утрами он вставал ни свет ни заря и с тоской осматривал опустевшую комнатку, где не так давно он жил с двумя дочерьми, а теперь остался только с женой.
«Не с кем слова перемолвить,— думал он,— под старость некому успокоить меня».
Наспех одевался и уходил в дозор, захватив зажженный фонарь.
Скалы в выемке, как обнаженные кости земли, торчат из-под снега. Тихо стоят черной стеной мачтовые сосны. С неба кротко- смотрят предутренние звезды. Фонарь Коренистова, покачиваясь, плывет, бросая лучи на путь. Иной раз скользнет по вершинам сосен, и там, пойманная озорной полоской света, шарахнется белка или птица, зашумит, качая ветки, и рассыплет на землю иглистый снег.
Но и дорогой тоска его не покидала. Уход Клавдии из дома он считал законным и неизбежным — так должно быть. Но- вот Стеша?