Матвей Коренистов
Шрифт:
Ночь Коренистову показалась вечностью. Ему не спалось. Он думал о своей будке, о своем участке.
— Мать,— прошептал он,— а вдруг там что-нибудь стрясется, а? И меня нет.
— Ну, чтой-то, отец, никто как бог.
— Бог-то бог, да и сам-то не будь плох.
— Ты ведь Родиону Мокеичу наказал.
— Наказал. В случае чего, мол, так ты позвони по телефону.
— А он знает куда по телефону-то говорить?
— Ну, неуж не знает... Я, поди, толком сказал ему, что в пролетную казарму
— Ну и позвонит... Спи-ка, давай, с богом.
Спустя несколько минут, Матвей вздрогнул.
— Ты чего, отец, приснилось тебе, что ли? Вдруг чего-то тебя дернуло.
— Какой грех, приснилось? Я еще и не начинал спать-то. Спину кто-то ужалил...
— Меня тоже все кусает кто-то.
— Клопы... Ишь, как сейчас напахнуло клопом. Ой!
Чтоб ты околел. Ну-ка, встань. Я спичку чиркну.
Матвей нащупал свой пиджак, достал спички и осветил постель...
— Смотри-ка, их какая прорва... Ну, сунуло меня остаться... Сроду в чужих людях не спал. Пришлось раз, и вот тебе...А Клавдейка-то со Степаном, спят как издохлые.
Матвей ворочался, вздыхал, чесался, творил молитвы, ругался. Ему казалось, что его положили в муравейник. Он несколько раз вставал, зажигал лампу. Мария Петровна уснула. Он позавидовал.
— Спит!.. Как колода, лежит.
Только когда в окнах забрезжило утро, Коренистов уснул.
Но вскоре его разбудили тихие шаги и возня. Он открыл глаза. Степан, посапывая носом, сонно ходил по комнате и собирался на работу. Он взял сапоги, осмотрел их и решительно направился в кухню. Коренистов слышал сердитый шопот Степана.
— Сапоги-то так и не вымыла.
— Позабыла, Степа.
— Позабыла?.. Вечно забываешь.
Послышались тихие удары и плачущий голос Клавдии:
— Ну что ты делаешь, Степа... Не хлещись, говорю я.
Коренистова ткнула под бок жена. Она лежала на спине с открытыми глазами.
— Он бьет ее, отец,— прошептала Мария Петровна,— бьет голенищем.
Коренистов кашлянул и встал. Из кухни вышел Степан.
— Что не спишь, тятенька? — улыбаясь, сказал он.
— Слушаю, как ты жену свою уму-разуму учишь.
Степан виновато усмехнулся и проговорил:
— Ну, чего я ей сделал. Я только спросил, что сапоги, мол, не вымыла.
— А я так сам всю жизнь сапоги свои мыл и чистил. А вот спроси-ка тещу-то, видала ли она от меня хоть один щелчок. Век прожили... А ты... Нынче за эту штуку не похвалят... Мать, вставай... одевайся, пойдем, пора.
Степан молча вышел.
— Ну, угостила ты меня, дочка, ночевкой. Как это вы живете в этом клоповнике...
— Да уж я, тятенька, чего-чего ни делаю. Из казармы наползают они, пособиться не могу.
— Из казармы?.. Значит, и там от них вскресу нету. Эх-ма, хозяева! А это что за мода сапоги-то
По дороге домой Коренистов недовольно ворчал:
— Что это за человек? «Я» да «я», и больше никто. Хвастун. А Клавдейка-то ровно уже десять годов замужем, осунулась, как старуха... Ни песен от его, ни слов хороших, умных. Не пойду я больше к твоему зятюшке.
— Клавдия-то сказывала, что он будто в партию хочет записываться.
— В партию? Хм. Хорош будет коммунист. Да если я услышу, так нарочно схожу в ихний комитет да скажу, что он за птица. Вот теперь и подумаешь над тем, что нынче в моде жен да мужей менять. От хорошей жизни не сбудется это. А вот из этого, прости господи, омута и закон — к чорту, да уйдешь.
Он вспомнил встречу с Игнатьевым. Ему стало стыдно, что он тогда отвернулся от Игнатьева.
— То ли дело вот Игнатьев-то. Совсем не такой,— сказал Матвей неожиданно для себя.
Мария Петровна пытливо посмотрела на мужа и тихонько, боязливо сказала:
— Слушай-ка, отец. Пожалуй, будет упрямиться-то. Почитай, уж скоро три года ведь как ты бесишься. Позвать надо Степаниду с Александром. Наше ведь дитя. Али уж совсем отрекся?
Матвей шагал по шпалам в раздумье, а Мария Петровна продолжала:
— Не у одних нас так делается. Время такое. Вот у Сорокина тоже дети без венца живут, по-новому. А уж Сорокины ли не крепкие люди?
— Не знаю, мать... Я тоже думаю, что немного не ладно делаем,— ответил Матвей миролюбиво.
— То-то, схожу-ка я завтра к ним.
— Сходи, пожалуй...
— А как Стешка-то обрадуется. Она ведь простая душа... Немало мы ей лиха сделали, а она ведь не помнит зла-то. Сама вон выучилась, да еще дальше учиться хочет. А он-то, вон какой гвардеец! Посмотреть любёшенько. Он ведь теперь уже не слесарем работает, а на машиниста экзамен сдал и тоже собирается учиться. Мы ведь только живем, как запечные тараканы. Вот возьми Родиона Мокеича — мостовой сторож, и тот за грамоту взялся.
— За какую?
— Учится по грамоте.
— Ну-у?..
— Вот тебе и н-ну.
Домой Матвей пришел на этот раз успокоенный, точно он скинул с себя тяжелую ношу. На душе стало светлей. И весь этот день он был настроен весело. Мария Петровна его не видала еще таким. Он тщательно подмел возле будки, подчистил, точно готовился к какому-то празднику. Обходя свой участок, зашел к Мокеичу.
Тот сидел на пороге сторожки с растрепанной книжкой. Веселой улыбкой встретил он Матвея.
— Ну что, Ипатыч, как дела-то? А я, гляди-ка, чем занялся!