Меч и его Эсквайр
Шрифт:
– Какая же он стал сволочь.
– Нет, просто меня не с ним было рядом.
Это тоже моя вина, подумал я, Mea maxima culpa….
Семейный обед. Семейный подряд на казнь. Они все дворяне, нам с Моргэйном не будет зазорно…
– Ортос рассчитывает, что его сын придет?
– Король неспособен ни одно дело завершить в мыслях. Увидеть, как говорится, во всей красе. Он и войну с ба-нэсхин ведет не на истребление, а по безмолвному договору. Ни одна сторона не хочет переводить свое будущее имущество на дым и пепел. Так что, я думаю, мы с отчимом для вас почти не опасны.
– А Моргэйну? Мой внук.
– Да. Он придет. Он уже пересек границу с Готией и движется ко Вробургу. И все новые франзонские рабы следуют за ним.
Знак XVI. Филипп Родаков. Рутения
– Могу поручиться, что таких острых блюд я не готовил и даже не заказывал, – сказал я Тору. Он в это самое время правой рукой пролистывал книгу Армана, будто стараясь в чем-то таком убедиться под конец записей, а левой впопыхах засовывал в рот остаток духовитого зернового хлеба, щедро смазанный неким сырным продуктом и посыпанный всякой травкой. Надо сказать, что вдвоем мы умяли цельный батон.
– По-французски сэндвич, по-англицки бутерброд, по-рутенски бутыльврот, как вроде говаривал друг мой Аркадий. Аркадий по жизни говорил очень красиво и, что главное, верно. Эпоху на том составил.
– Это ты к чему?
– Да к тому, что таких бутербродов здесь и теперь не делают – остались одни бигмаки. Эй, ты там не вздумай самому заглядывать в конец задачника. По моим горячим следам. Неинтересно будет разгадывать и распутывать…. Ну чего, поехали дальше?
– Погоди. Я не стремлюсь к концу просто оттого, что ты не все непонятки мне объясняешь. Ты чего – на два фронта работал? Это я про Фрейра.
– Нет, там же Аксель был.
– Где? Вот идиотище. Я ж не об этом, а о том, что было раньше. Друзья там какие-то с адмиралом…. Ага, до гроба.
– Знаешь, я всегда был другом всех вообще хороших людей – неважно, воображали они себя противниками друг другу или нет.
Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия
Тело моей сестры – вернее, те угли, что от него остались, – похоронили в склепе рядом с могилой рыцаря Олафа. Так сказала мне служанка из местных, когда я обмолвился о святых хранителях города. Раньше я как-то не замечал никого помимо обоих цепных псов, а теперь обнаружилось очевидное: мою пленную персону обслуживает целая бригада местных жителей, которые приносят еду и стираное белье, а уносят грязные судки, миски и тряпки. Пыль с тяжелой мебели и ковров, к сожалению, приходится удалять на месте, а то бы и мою случайную собеседницу не пустили дальше черного хода. Живут все эти люди в стене цитадели, но не на месте, а вместо дешевых куртизанок, лекарей и исполнителя приговоров. Прежнее стерлось и заросло мхом, его тут даже и не вспоминали.
Тогда как же Эстрелья: роскошествует здесь на правах побочного королевского отпрыска? Чудно́…
В следующий раз я спросил ее саму.
– В гостинице, – ответила она. – Не хочу иметь здесь никакой неподвижной собственности.
– Почему?
– Так.
Время двигалось рывками: то застывало в оцепенении, то рывком подвигалось вперед, кажется, на месяц. Визиты гостей прекратились, сны – тоже.
Но однажды ранней весной Эстрелья,
– Он уже на подступах. Фалассо говорила со своими родичами.
Морская дева лишь кивнула. На слова она никогда не бывала щедра.
– Тогда что?
– Я так понимаю, что вы изрядно натренировались в ношении тяжестей и окончательно победили назревающий артрит.
– Не очень. Полторы минуты на каждую руку и две – на ногу. И суставы ноют.
– Торопиться, я так думаю, не понадобится. Моргэйн явно придет не сдаваться, но и мы имеем свой собственный резон. Я ведь говорила? У него лишь такие, как Фалассо.
– Женщины?
– Когда вы только отучитесь от наивности! И те, и другие. Все – лучшие бойцы Моря, которые под благовидным предлогом осели на земле, причем у хозяев, которых им легко было перетянуть на свою сторону. Иногда – запугать.
…И настал день. Праздник Весеннего равноденствия, который так почитают в Скондии и так не любят в здешних местах. День зачатия Моргэйна – блистательного принца и франзонской беды.
Армии короля и его наследника встали друг против друга на поле близ города. Точнее, встали одни королевские войска.
Меня, без оков, но под бдительным присмотром Эстрельи, Фалассо, Акселя и десятка неопознанных личностей доставили в королевский шатер, установленный в стороне от первых рядов и в относительной безопасности. Оттуда я и видел это.
Ба-нэсхин двигались по талому снегу и короткой траве проплешин как море, как легендарный девятый вал, как наводнение, что неторопливо заливало всю округу. Всю страну. Весь мир. У них не было кавалерии – одни пешие, но даже издали их неуклонное, слитное движение поражало своей непреклонностью и особенной, устрашающей грацией.
Всадник был один. Принц Моргэйн.
На спокойном караковом жеребце с белой проточиной на лбу, в белых носочках и чулках. Наголовье было волосяное – так обряжают тамошних ба-фархов – и с виду неказистое, как и темный наряд моего внука, призванный подчеркнуть бледное пылание волос, выбивающихся из-под шлема. И за спиной у него, с рукоятью, торчащей выше головы и касаясь концом ножен лошадиного крупа, висел меч в слегка потертых ножнах.
Торстенгаль.
Король Ортос на могучем и злом сером мерине выехал навстречу ему в первые ряды. Он весь сиял в злате и пурпуре, как говорили древние: узкая золотая коронка на шлеме, золотая инкрустация на доспехах, багряная мантия, накинутая поверх всего, оторочена мехом красного зверя. Мехом всего-навсего непостижимо ценным: куньим, по-моему. Бывают красные боровые лисы и красные волки равнин, но это совсем иное…
Со своего места я, окруженный своей небольшой и достаточно странной свитой, видел и мог оценить практически всё.
Они сошлись. Поклонились взаимно.
– Я хотел прийти один, отец мой король, – сказал Моргэйн, – но твои новые верноподданные пожелали сопровождать меня. Им ведомо, что у тебя в гостях мой дед и воспитатель и твой свекор, почтенный амир амиров Арман Фрайбуржец, и они горят желанием увидеть его.
– Думаю я, что и ты куда больше хотел свидеться с ним, чем со мной и моими воинами, – ответил Ортос совсем невыразительным тоном. – Иначе бы поспешил, когда тебя впервые призвали.