Меч и его палач
Шрифт:
– Так они с Рабией там? В стенах?
– Под стенами. Внутри Йоханна.
Вот я и выцедил из него признание. Не Бог весть какая тайна, однако. Но вот что из нее вытекает?
– Мейстер, – вдруг говорит он. – Нас пошлют снимать осаду. Это я знаю как два своих пальца. Если ты останешься холост, кто в твоем доме приютит мою вдову и прочих их детишек?
Их – это, значит, Туфейлиуса и Рабии. Да-а…
Я что, всегда самый крайний? И это в стране, где испокон веков не было понятия круглого сиротства?
– Послушай, дружок, – говорю я, – такое важное дело – это тебе не блох ловить. Спешка тут не годится.
– Хельмут.
Уломал он меня, конечно. Особенно тем, что посулил какое-то несчастье. Да пошли они все, эти карканья, к воронам, к… к ястребам!
Однако я, по всему судя, и здесь снова закис на почетной работе.
Потому что кому, как не мне, с моими вечными штудиями изворотов скондского закона, знать, в чем именно состоят эти смотрины.
Ты выходишь на середину древнего, еще атрийского амфитеатра – там, надо сказать, все круговые скамьи слышат, как ты чихнешь или там кашлянешь. А поскольку спектакль требует еще и яркого масляного освещения, то через смотрительную трубку, такую, какая была у командира пограничной службы, всякий может судить и о красоте твоей физиономии.
Но самое главное – не твое невольное актерство. К этому мы, палачи, с юных лет привыкши. Но то, что зрители – все близлежащие дамы и девицы на выданье. Которым не замуж невтерпеж, а попросту и незатейливо повеселиться охота.
Так вот. С почтенным и древним цехом устроительниц брачных союзов я побеседовал как следует. Все эти женщины были не так стары, сколько в самом деле почитаемы, и оттого заметно пренебрегали сокрытием своих украс – тем более что осталось от них не так много. Эти дамы заметно удивились, что такой видный и молодой (это я-то!) мужчина желает сыграть в кости, или чет-нечет, как тут говорится. Но, по крайней мере, спорить не стали. Желание клиента – закон, как говорили во Вробурге. Тем более последнее, прибавлю я.
Назначено мне было где-то через неделю после многозначительного разговора с моим драгоценным Шпинелем. В самом деле быстро.
…Когда я вошел и стал посередине Арены Быков, в узкий, четко расчисленный круг огней, меня окружила тьма, подобная ночному небу, которое простерлось выше, над головами собрания. И на этом нижнем небе буквально сияли двойные звезды.
Господи, я не думал, что их будет так много!
– Почтенный Исполнитель Справедливости, – чуть гнуся и очень громко прорекает глашатай, – амир Абу-л-Хайр-ал-Хатф, то бишь Отец Добра и владетель гибельного клинка, подчиняющийся одному лишь Амиру Амиров и его Суду Семерых, желает взять себе в дом супругу верную, помощницу неусыпную. Просит он помочь ему в сем нужнейшем и труднейшем деле.
Я стою на виду у всех тех, кого сам не вижу. Будто слепой на фоне сияющей темноты. Точно голый посреди бездны жаждущих глаз. Дамы перешептываются, это шелестит листва огромного дерева с кроной, что объемлет миры. Такое ощущение, что вся его масса может обрушиться на меня вниз и погрести под собой – или, на худой конец, меня пожелают несколько священных четверок, которые начнут состязаться за право завладеть моим трепещущим телом.
Но как я уже давно понял, «закрытые» женщины
И в самом деле: не успел герольд замолкнуть, а я – окончательно струсить, как с одного из нижних рядов амфитеатра поднимается тонкая фигура в черном с ажурными серебряными каймами и пробирается между рядов прямо ко мне.
Становится рядом и кладет свою руку на мою.
– Я беру этого мужчину себе в мужья, если на то будет разрешение Его, – говорит она и прибавляет обычную краткую формулу покорности Божьей Воле. Встречается со мной глазами.
Кисть руки смугла, нежна, длинные овальные ногти крашены белым, зрачки расширены, будто в них белладонной капнули, радужка темно-серая с прозеленью. Что-то необычное, некая странная шепелявость в голосе настораживает меня, но это вскоре проходит, потому что темные ряды дружно встают, отдавая честь выбору, и начинают расходиться. А оттого получается довольно сильный шум, как тут ни старайся выглядеть эфемерным созданием…
Я ухожу, несколько удивленный своим новым приобретением.
– Как твое имя, невеста? – спрашиваю я по ходу дела.
– Захира. Это означает покровительница, сподвижница; обладательница прекрасной внешности. А прозвище мое – Китана, и все называют меня лишь так. Ты поймешь, почему.
По обычаю, мы сразу же идем к судье, который и составляет договор вместе с верховной свахой. Окрутиться тем или иным образом мы сможем потом, если захотим. Парада нам обоим не положено по статусу: доверились тому, как кости легли, никакой поэзии ни до, ни после. Не то что у Шпинеля и его звездочки.
– Я богата, муж мой, – негромко говорит моя жена. – Дай мне лишь то, с чем не боишься расстаться. Только чтобы скрепить наш союз по закону.
Ну, поскольку я уже переговорил со свахой о своих финансовых и иных возможностях, я не вижу причин, чтобы уреза́ть довольно тяжелую женскую долю. Моей супруге отходит примерно десятая часть моих сбережений в звонкой монете, причем новенькие золотые кружочки сразу же кладутся свахой в сундук с личными вещами новобрачной, который уже едет на тележке вслед за нами. Чтобы махр не был препятствием для развода, если его захочу я сам, и хоть как-то помешал моей жене меня оставить. Его ведь положено вернуть – а так легко женщине растратить прекрасный звонкий металл!
Мы не торопясь идем ко мне домой – что-то невысказанное мешает мне испытывать даже то детское нетерпение, которое вызывает подарок в блестящем шелковом мешочке, перетянутый лентой.
В мешочке. В мешке.
Когда я остался наедине со своей неведомой невестой, суженой супругой, я, наконец, решился. Взял за концы ее черное покрывало и сдернул с головы и плеч…
Вместо левой половины лица – спекшаяся багровая корка, что захватывает лоб, щеку и подбородок. Будто кожу и плоть под нею расплавили в огненном жару и оставили стекать вниз. Нос на редкость изящной лепки и разрез миндалевидного глаза, по счастью, не искажены чудовищным ожогом, зрение и дыхание целы, в отличие от губ. Я соображаю, что именно оттого моя жена и говорит так странно.