Меч истины

Atenae

– Тот, кто сделал это, был гнидой, и не стоит о нём вспоминать. Меч обнаружили воины через день после того, как мы ушли из деревни. Вора сунули в мешок и утопили в болоте. Дело решено.

– Почему же ты не вернул меч антам? Кажется, у того кузнеца есть сын.

Ворон криво усмехнулся и стиснул моё плечо:

– Никогда не совершай такой ошибки, когда сам станешь вождём. Решение вождя всегда верно. Даже если он ошибается. И что нам за дело до лесного увальня, возомнившего, будто может спросить ответа у воинов? Мунд настрогал его ломтями, и правильно сделал.

У Эйнгарда всегда был готов ответ. Он разменивал людей как фигурки в странной

восточной игре, которую очень любил. Ему так и не удалось обучить меня этой премудрости. Я сражался за каждую пешку, и потому проигрывал битвы.

Альви… Альви был последней пешкой. Он не усомнился, когда Ворон с усмешкой приказал ему: «Убей!» Юнца я ещё жалел, поэтому они успели ранить меня три раза. Он сам нанёс мне одну из ран. После, вспоров брюхо Альви, я не жалел уже никого.

– Почему ты отдал их? Ты же знал, что эта деревня значила для меня! Мы обещали им защиту! Они платили нам за это.

Всё было не так, как в песне. И я оказался подлецом, вместе с ними. Потому что вместе с ними я пил антский мёд и ласкал девушку, обещая, что ей не будет больно. А наш вождь уже продал их всех.

Они окружили меня, как волки. Я истекал кровью, а Эйнгард спокойно объяснял, ожидая, пока я свалюсь:

– Мне не нужна твоя суложь, галл. Мне не нужен ты. Сейчас мне нужнее союз с этой готской дружиной. У них есть сила, они и без того могут взять то, что захотят. Пусть лучше они возьмут это для меня. А если для этого надо, чтобы они отодрали всех антских девок – пусть их. Какое мне дело, если среди них окажется твоя?

Я усмехнулся, отплёвывая кровь ему в лицо:

– Хорошо. Взамен я отодрал твою жену.

Он оскалился в ответ:

– Это тоже ничего не значит. К тому времени, как она родит, все забудут, что в дружине был желтоволосый галл.

И тогда я убил его. Не помню, как. Не помню, как совладал с ними со всеми. Сочинять было легче, чем помнить…

Визарий

Я и в мыслях не имел, что мы вторгаемся во что-то потустороннее. Но слово «призрак» прозвучало вполне отчётливо. Перебрал всё, что помню из германских языков: кажется, «гейст» не имеет другого значения. А ещё я услышал имя увечного жреца Тотилы. Всё это произносил низкий молодой голос, долетевший из-за угла хозяйственной постройки. Этот край посёлка был застроен вовсе беспорядочно, преобладали купеческие склады, местами превращённые в жилища. Ни великой красоты не наблюдалось, ни особого удобства. Зато углов хоть отбавляй. Доносилось не очень внятно, чтобы услышать больше, я должен был обогнуть клеть и предстать перед спорящими. Точнее перед угрожавшим мужчиной и его неизвестным собеседником, который ничего не отвечал. В какой-то момент мне показалось, что воин произносит свой монолог в одиночестве. Но тут другой невнятно засопел и заскрёб пальцами по брёвнам – должно быть, пытался высвободиться.

Я не спешил на помощь обиженному. За два пустых дня в этом селении не удалось узнать ничего дельного. Воля правителя заткнула все говорливые рты. Понять бы ещё, от кого исходил приказ: от грозного вождя или от странного жреца?

Тотила меня интересовал. Начать с того, что я не смог определить его возраст. Не больше сорока, но узкое лицо покрыто морщинами, впрочем, возникшими не от прожитых лет. Он мог бы казаться красивым, если бы не выражение постоянной обиды, кривившее губы. Подбородок, поросший вместо солидной бороды редкой светлой щетиной, из-за этого выглядел детским.

Слепцы от рождения привыкают определённым образом держать голову, прислушиваясь

к окружающему. У готского жреца не было этой манеры, значит, он начинал познавать мир, опираясь не только на слух. И всё же ослеп достаточно давно. Он отвык следить за мимикой своего лица, как это делает человек, потерявший зрение уже взрослым.

С одной стороны, калека едва ли мог похитить священную реликвию – нет у него такой физической возможности. Но с другой – очень уж не походил Тотила на жреца. Я украдкой наблюдал за ним вчера целый день. И мне был неясен мистический страх его соплеменников. Слепец не производил впечатления человека, говорящего с богами. А вот дешёвого шарлатана он вполне напоминал. Должно быть, виновато моё воспитание: в Риме уже давно смеются над авгурами, прорицающими по полёту птиц. Сколько я повидал божественных чудес – и всё на окраинах: животворящее лунное таинство Артемиды, способность германцев к обороту, мой загадочный бог, о котором все говорят по-разному, и распятый воскресший Христос. Впрочем, адепты последнего только рассказывают о чудесах, лицезреть самому волшебную силу человека, ставшего богом, мне пока не приходилось. Хотя да, христиане, как и римляне, отрицают магию. Вот Риму из всех чудес и достался только раскалённый камень, брошенный Аполлоном с небес. Или впрямь, наши боги оставили нас?

Так вот, Тотила вёл себя, словно авгур. На моих глазах два воина попросили отыскать «вещим оком» пропавший нож. Не знаю, как там с «вещим оком», я всегда искал, руководствуясь другими органами чувств, но Тотила отправил дурней за каким-то нелепым искуплением: заставил их копать колодец – дескать, гневающийся бог поможет вернуть пропажу.

Вывод был неутешительный: Тотила такой же колдун, как я Император. Видал я настоящих колдунов, один Вулф Рагнарс чего стоил! Этот – явная фальшивка, почему же ему верят?

Фальшивка ли пояс Геракла? В этом я был убеждён, пока не расслышал вопрос агрессивного мужчины за стеной:

– Гейст, я спросил в последний раз! Какую силу даёт Тотиле Пояс Донара?

Тот, кого назвали призраком, снова не отозвался. Говоривший продолжил зло и вполне отчётливо:

– Сука, ты думаешь, Рейн станет тебя слушать, и я стану тебя терпеть, если Гуннхильд подарит вождю сына?

Ого, это он допрашивает женщину? И говорит о ней в таких выражениях! Благородный римлянин должен бы вмешаться. Меч Истины обязан остаться на месте и выяснить скрытое. Кто я сейчас?

Вмешался благородный галл. Прежде, чем я решил для себя этот вопрос, произошла масса разнообразных событий. Вначале протопали маленькие ножки, и детский голос воскликнул что-то на языке, которого я не знаю. Хотя мужчина сменил тон, его ласковый голос тоже звучал угрожающе:

– Гельд, детка, маме и дяде Хагену нужно поговорить! Не мешай нам, иначе дядя Хаген рассердится.

Тут женщина впервые подала голос, он был высокий, с лёгкой хрипотцой. Слова, что она произнесла на том же незнакомом языке, прозвучали властно. А потом я услышал очень знакомое:

– Выну руку из носу, дёрну бабу за косу! Эй, герой, не распускай грабли, оставь её в покое! Не видишь, девушка не в настроении. И ребёнка не пугай.

Только один человек из всех, кого я знаю, произносит «герой», как ругательство.

От моих спутников нынче на редкость мало толку. Аяна молчит и смотрит восторженными глазами. С ней никогда такого не бывало, я попробовал спросить, когда мы устроились на ночлег в здешней таверне. Она поцеловала меня и сказала, что это сейчас не важно, скажет потом.