Меч истины
Шрифт:
Визарий понял без слова. Уставился на меня, глаза больные. Я не ответил. Ты ему поверил, уши развесил. А он из готского селения – да в сарматские кочевья. Зачем? Тебе объяснить? Чтобы здоровый придурок Рейн с соседями сцепился, а Эрик с Геракловым поясом власть забрал. Всем ведь ясно, какой из Рейна вождь. И какой славный из героя Эрика будет!
– Не думаю, - говорит Визарий.
– Почему? – спросил я.
Он дёрнул плечами:
– Откуда я знаю? Нет – и всё! Не бывает так.
Ещё как бывает, мой благородный друг! Не предавали тебя герои, не
– Лугий, меня предавали герои. Квириний Грат, если помнишь такого. Но так всё равно не бывает. Это всё равно как… как ты сжёг бы тот храм!
И смотрит на меня своими пронзительными глазами. Хорошо, ты ни с чего мне поверил. И я храм не жёг. Но тут же совсем другое дело!
– Нет, - говорит Визарий твёрдо. – Это не тот ответ, который я ищу.
– И где ты его теперь будешь искать?
Он спокойно отвечает:
– Есть ещё два места, где знают ответы. Первое – у жреца Тотилы. Только он может рассказать, что было в тот день, когда пропал пояс. Второе – у ворожеи Гейст, слишком многое на ней сходится.
– А Эрик? – спрашиваю я.
Он снова смотрит на меня, теперь чуть вприщур:
– А если так? Мы на его рассказ не купились. Но назавтра к нам прибыл гонец от сарматов. Скоро так прибыл. И уздечка сарматской работы. Забавное совпадение, нет?
А, тебе бесполезно объяснять! Ты же у нас мастер розыска, ничего под носом не видишь.
К Тотиле пошли все втроём. Аяна лук снаряженным носила с тех самых пор, как вожди нас из дружинной хоромины выгнали. Вроде и не угрожал никто в открытую, но наша телохранительница готова была ко всему.
Тотила обитал в отдельном покое. Бревенчатые стены, занавешенные шкурами, глушили звуки, потому они не услыхали, как мы подходим. Нам же сквозь дверной проём был виден яркий свет, и голоса неслись очень даже горячие. Визарий сделал нам знак и нырнул в тень справа от двери.
Рейн сидел на весомом таком дубовом стольце, поверх накинутом волчьей шкурой. Тяжёлая рука лежала на колене, то и дело сжималась в кулак. Кулак был с мою голову.
Говорил Тотила. Голос у слепца высокий, молодой. Сам же он походил на рано состарившегося младенца: рот безвольный, слепые голубоватые глазёнки. И говор его звучал почти ласково:
– Гейст, ты должна вспомнить, что было.
И другой голос, девичий, чуть надтреснутый:
– Это что же я помнить буду, Тотила? Настой твой маковый? Или то, как ты, Рейн, меня плетью пользовал, чтобы боль мою зрячей сделать? Или то вспомнить, как приползала домой бессильным червём, когда вы силушку мою изглодали, кровушку высосали. Ты что ли мне помог? Как головушку мою одурманенную на порог заместо подушки клала. Как люди меня бояться стали. Ты со мной это сделал, а теперь хочешь, чтобы я тебе пояс искала! Да я того расцелую, кто его, клятый, из посёлка унёс, у вас, аспидов, отнял!
Рейн поднялся, грохнул кулаком:
– Ищи, стерва! Иначе я не тебя, ублюдка твоего плетью разрисую. Долго она стерпит, как думаешь?
И вновь Тотила:
– Ищи,
Худенькая фигурка отделилась от стены. Белые волосы закрывали лицо. Плюнула себе под ноги и завела сквозь смех на другом – не германском языке. Я похолодел, услышав тот язык!
– Под ноги плюю – ваш пояс ищу. Для дурака не жалко плевка. Мары, моры, мороки, лихорадки-ледеи, помогите врагов заморочить вернее! Слово моё крепко будь: вора в трясину, убийцу на нож, пояс, хозяин, себе заберёшь!
Мы переглянулись в темноте. Визарий не понял ни слова – видно по глазам. А вот у Аяны глаза круглились не хуже моего. Она бесшумно взяла Длинного за руку и повлекла за собой вон, пока те, что внутри, не заметили.
– Что она сказала? – были первые слова Визария, когда мы отошли за соседний сарай.
Я пожал плечами:
– Ты знаешь, по-моему, она над ними посмеялась.
Аяна покачала головой, а потом довольно сносно перевела на латынь:
– Поиски не стоят плевка, ищущие – дураки. Воры и убийцы не получат пояс, который вернётся к хозяину.
Визарий долго думал и молчал. Потом промолвил:
– Для девы, опоенной маковым настоем, она слишком многое сказала. Нам нужно поговорить наедине. Как её найти?
Аяна ответила:
– Я знаю, как.
Холодная клеть была заставлена бочонками, острогами, вилами и прочей утварью, назначение которой я успел подзабыть. Хотелось верить, что бедная женщина со своим ребёнком не здесь обитала зимой. В глубине помещения, подальше от входа и сквозняков, в светце горела лучина. Крохотная, но не щуплая трёхлетняя лопотунья укладывала рядом с собой соломенную куклу. Постель была сложена из старых шуб, ещё какого-то тряпья. Девчушке и самой было в ней не слишком уютно, но о куколке она заботилась больше. Что-то ласково шептала ей, а потом тихонько запела. И моё сердце остановилось…
Лунный мост дрожит.
Лунный пёс бежит.
Он давно бежит да издалека.
Ищёт лунный пёс,
Кто с собой унёс,
Кто закрыл моё сердце на три замка?
Не звезда блестит –
То орёл летит.
Высоко летит, зрит во все края.
Ищет тот орёл,
Кто в ночи ушёл,
Кого жду-пожду у окошка я?
Не с небес огонь –
Скачет Солнце-конь.
Скачет много лет, да ещё скакать.
Не видать огня,
Не спасти меня,
И того, кто ушёл, уж не отыскать!
Никто не знал песню, которою я спел только раз. Никто, кроме той, кому она предназначалась – той, кого, должно быть, и на свете-то нет. Но смешная желтоволосая девчушка была. И она пела про лунного пса.
А потом спела такое, чего я никогда не слышал:
Пусть сбежит беда,
Как весной вода.
Браным полотном ляжет торный путь.
Да не станет зла!
Я сама ушла.
Вспоминай меня - да счастливым будь!