Меч истины

Atenae

Прежде я и не ведала, какие они – Мечи. Знала, что герои, что умнее нет никого. А только вся правда мне в тот день открылась.

Правый – он правый и есть. Ничего от него не скроешь. Меня-то нашёл, как ни хоронилась. А вот не думала я, чем мне его правота грозила. Да почто он меня пожалел – Лучика ради?

А и тут недолго искал. Походил по деревне пару дней, с местными потолковал. И в урочный час вышел к людям с мечом.

Правого готы мои недавно крепко побили, синяки едва сошли. Должно, ему тяжко было сражаться, потому он выступил в круг и сказал негромко:

– Это

дело не стоит того, чтобы за него умирать. Пусть вор, опозоривший девушку, сам признается во всём. Тогда он будет жить.

Не знаю, почему я думала, что говорит он не всерьёз. Из-за глаз, должно. Добрыми у него были глаза. А ещё горькими. Разве ж такой убьёт? Пожурит, на путь наставит – да и отпустит.

И тот, кто украл девкино приданное, думал так же. Он не вышел на зов.

– Не заставляй меня бросить вызов, - сказал Визарий, и голос совсем померк. – Когда мы будем в руке Бога, пощады тебе я не дам.

Но вор не явился. Тогда Правый вздохнул глубоко и достал из ножен меч. Готские мечи побольше были да пострашнее, но когда этот оказался в его руке, я вдруг такую силу в нём почуяла – хоть прочь беги. И остриё указало на крепкого парня с волосами, как лён, что стоял поодаль, у тына. Жених?!

– Это ты, - тяжело сказал Визарий. – Не мила тебе та, кого сговорили родители, так поступай, как мужчина – откажись от неё. Зачем женщину на позор обрёк? – его лицо гримасой повело. – Есть у тебя меч, глупец? Тогда возьми его.

Незадачливому вору кто-то сунул в руку острое железо. И какая-то девка завыла в толпе. Зазноба, ради которой старался, немилую на позор предавал? Парня вытолкнули в круг, где грозно стоял высокий судья.

Аяна толкнула меня в бок:

– Ступай-ка отсюда. И дочку уведи. Да поскорее, тетеря!

Но меня будто приворожило. Сила здесь была, да не та, какую я прежде знала. Как уйду, не сведав?

– Ну, смотри, коли охота!

Черноглазая полыхнула жарким взглядом, Златку на руки подхватила и скорым шагом пустилась прочь. А я осталась.

Ох, зря осталась! Дольше бы не ведала – спокойнее жила. А с тех пор, как узнала, из ума не идёт.

Всё очень недолго было. Не боец был тот парень, не герой. Да герою такое и в ум бы не встало. Он всё ещё думал, что Визарий пощадит. Но Правый оттого и кривился, что сам о себе до конца знал. И о том, что сейчас будет. Он его быстро убил. Мечи хорошо если пять раз столкнуться успели. А потом светлоголовый умер - насквозь остриё сердце пронзило. А за ним умер Правый!

Лучик не рядом со мной стоял, к колодцу ближе. Стоял и смотрел. И лицо его было таким же, как у Правого, когда он парня в круг вызывал: не страшно, а противно и тошно. Потом, когда Визарий пошевелился и встал, он подал ему бадью с водой и утиральник. И тоже молча. Вот оно как теперь!

Что же это за люди, кои на смерть будто на молитву ходят? Коих божья сила из мёртвых подымает, взвесив дела на своей руке? И Лучик мой – такой же? И этот грозный и горестный муж ему за старшего брата? И я его такого хочу?

А пуще всего страшно было, что непростой бог Визария силой дарил. Боги в старопрежние времена меж людьми ходили, и были они, как люди, что в них верили – умней только да сильней. Дарили

смертных своей милостью, делились могуществом, карали, когда надо было, а сами умереть не могли. В наши дни всё меняться стало. Утекает из мира волшебная сила бессмертных, затворились они в своих чертогах. Или вовсе меж собой сражаются. Но всё же пока богов мыслимо дозваться, свершая нужный обряд. Даже до Христа дотянуться можно, хоть и не даст он большого могущества.

Только Бог Мечей был вовсе не из таких. Не было его в миру, мёртвой тенью вставал позади, стоило Правому позвать: «Во имя Справедливости!» Мёртвый бог его рукой разил, и сам Правый мёртвым делался, верша свой суд. Оживал потом, да толку ли! Мыслимо ли жить, когда лишь тобой воскресает божественная воля, и та для того только, чтобы смерть нести?

*

Вот и ехала я с ними, от страха обмирала. Всё обернулось не так, как видела в мечтах. Неужто сумею привыкнуть? Неужто с ними век вековать буду? А и нужен ли мне кто другой?

Как на место приехали, стало у меня одним страхом больше. Жил в доме у Правого странный дед: сам сажи черней, а на голове седые волосы курчавятся, как ягнячья шёрстка. Увидал нас, улыбнулся – а во рту зубы белые-белые, и все целёхоньки до единого! Вот тебе и дед.

Златке моей он сразу глянулся, только с седла спустили, аж ручонками всплеснула:

– Ой, дядька Уголёк!

И черный человек громко рассмеялся, скаля белые зубы:

– Я Уголёк. А ты кто?

Пугало в нём не только обличие чёрное. Он калека был: ногу волок, на руке пальцев недоставало. И в шрамах весь. Воин? Тоже, как они?

Правый его по имени назвал: Томба. Странное имя. Это как в ночи костёр горит, и чёрнолицый жрец стучит по пустотелому древу: том-ба, том-ба… И в этом тоже чудилось мне прикосновение чуждой силы. Они все подле силы ходили, нисколько её не боясь. А меня всё страшило. То, что я прежде сама умела, пустяками казалось. Что там наговор сплести, боль унять, когда каждый в этом странном доме руку своего бога нёс на себе.

Аяна черноглазая пахла степью, полынным ветром – горечью. И сила её была ночная, под полной луной рождённая, будто светила изнутри. Никто не видел, я видела. А ещё видела, что она ту силу крепко в узде держит, потому как милый её жил среди белого дня, на людях, под ярким всевидящим солнцем. Только так и служат суровому Прове. А Правый и Лучик мой эту службу верно несли: никому не отказывали, кто за правдой к ним приходил. Много слёз людских я у них в дому повидала.

Было раз: позвали Мечей на берег. Людского жилья там нет, скалы да галька под ногами. И на этой гальке лежал малец лет пяти, кровью исходил. Мать подле него в крике билась. Отец чернее тучи стоял.

Чем уж они были заняты, когда чужой человек в лавку зашёл, за покупками будто? Пока его обихаживали, кто-то другой меньшого увёл со двора. Девок ему мало, змею беспутному!

Лугий побелел так, что заострилось лицо:

– Мне его отдай, - прохрипел. – Сам гада найти хочу!

Правый только кивнул. Он глаз с мальца не сводил, а тот и дышал с трудом уже. Ох, лихо, что же я-то стою?