Меч истины

Atenae

Неожиданно в поездку напросилась Аяна. Впрочем, напросилась – не то слово. Она меня вообще ни о чём не спрашивает. Ещё летом решила, что я едва ли разумнее младенца, сам за себя постоять неспособен. Она просто оседлала Ночку и выехала следом, не заботясь, что я об этом подумаю. Ладно, лично я ничего плохого не думаю. А вот что подумает она?

В моём дорожном мешке лежит кнут, которым казнили Максенция. Пяти локтей, гранёный наконечник. И я намерен нынче проверить, удастся ли мне сотворить нечто подобное.

Пастухи

пересчитали деньги и позволили мне самому выбрать телушку. Судя по взгляду, Аяна не очень одобряла мелкое жилистое существо, которому предстоит нас питать до конца зимы. Что поделать, мне нужно, чтобы стать хотя бы приблизительно совпадала. А Максенций упитанным не был. Потом она негромко поинтересовалась, не собираюсь же я проделать это над живой скотиной.

– Мясо станет несъедобным.

Если учесть, что кнут я ещё не доставал… у этой женщины взгляд орла и сообразительность лисицы. И она обо мне самого невысокого мнения. Это грустно.

Конечно, я попросил телушку зарезать. После того, как меня самого разрисовал кнутом недоброй памяти Коклес, мне и в голову прийти не могло истязать живое существо. До того, впрочем, тоже. Теперь я думаю, что он обходился со мной даже ласково: за несколько месяцев не нанёс сколько-нибудь серьёзных увечий, да и большинство следов давно изгладились. А ведь какой искусник был! Не сомневаюсь, что Коклесу не составило бы труда, несколькими ударами разделать человека.

Сарматы смотрели с опаской. Долговязый безумец с длинным бичом у кого хочешь вызовет сомнение. Аяна что-то тихо сказала старейшине, он кивнул и приказал своим парням подвесить тушу под дощатым навесом. Я размотал бич. Как это делается?

Несколько ударов лично у меня породили уверенность, что обычному человеку такое не под силу. Начать с того, что я едва сам себя не исполосовал. И как ни старался, не смог пробить даже шкуру молодёнькой тёлки. Аяна вновь что-то произнесла. Вождь сделал знак, один из пастухов отобрал у меня кнут.

С первого же удара он оставил на туше довольно глубокий разрез. Пастух оглянулся на меня. Так, а прицельно бить он может? Оказалось, что может. Распорол тушу аккуратно вдоль брюха. Переглядываюсь с амазонкой. Пожалуй, достаточно говядину пороть. Рост и сила не имеют значения, некрупный сармат управился с этим куда успешнее меня. Вывод: нам надо искать пастуха. Или палача.

*

Сегодня я свободен. Так свободен, что могу улететь со скалы, расправив крылья, и всё равно никто не хватится. Улетать пока не хочется, сижу и ласкаю Велону. Старушка может целыми днями лежать, положив голову мне на колени, так что кому-то я ещё нужен. Вот только для того ли был рождён Марк Визарий, чтобы чесать собаку за ушами?

Домашние разбрелись. Лугий по горло занят убийством квестора. Я было ощутил интерес к жизни, когда меня позвали принять участие в следствии. Даже предложил разговорить рабов Максенция. Лугию пока не удавалось добиться от прислуги дельного ответа, кто в доме был ловок с бичом. Молчат, словно немые, хотя всех рабов, сколько их есть, заперли в городской тюрьме. Если Меч Истины не найдёт виновного,

наместник казнит всю прислугу Максенция.

Я предложил провести в заключении пару деньков, чтобы послушать, о чём они говорят. И вытянуть, что скрывают. Но мою идею ядовито обсмеял Томба:

– С Лугием они не говорят, а с тобой, значит, станут?

– Почему бы нет?

– Хотя бы потому, что в городе мало найдётся идиотов, не способных узнать Визария. Ты их можешь не знать, а они о тебе - всё. Вплоть до того, что ты ешь на завтрак.

Не думаю, что в народе такой интерес к нашему столу. Но Лугий его поддержал. А потом Томба достал откуда-то рабский ошейник, и они удалились вдвоём воплощать мою идею. Как будто хромой нубиец с тремя пальцами на правой руке намного неприметнее меня!

Аяна взяла корзину и отправилась на рынок. Я собирался её сопровождать, потом раздумал. Согласия едва ли дождусь, а вот насмешек от дерзкой амазонки… Она не терпит помощи, от меня особенно, будто я подозреваю, что она с чем-то не может справиться сама.

Весело, как в Эребе. Скоро сам обернусь безгласной тенью, буду витать незримо, ожидая, чтобы покормили. Так ведь и не покормят, пока Аяна с рынка не вернётся.

От мрачной участи спас меня Авл Требий - прислал слугу с приглашением на очередную порцию мучительного чтения по-гречески. К его дому я только что не бежал. Впрочем, делал вид, что так лечу, потому что ноги длинные.

Новый обрывок оказался подстать общему настроению дня. Начиная с первой фразы: «…не место гордыне, там, где рушится номос». Мы немного поспорили, как этот «nomos» перевести. То ли «порядок», то ли «мироздание». Бывали трактовки и посложнее, скажем, «государственное устройство, противоположное произволу и насилию». Что в данном случае исключено, учитывая, что наказание мятежного титана именно произволом отдаёт. А если оно не является насилием, то я чего-то очень не понимаю. И не только в греческом языке.

По мере дальнейшего чтения у меня крепло чувство, что загадочный текст едва ли принадлежал Эсхилу. Очень уж мрачная тональность звучит в речах хора:

…время забыть раздоры,

там, где близок конец вещей.

Время презреть обиды,

Чтобы за зло отплатить добром.

Глупость вражду рождает –

Мудрость ведёт к единению

Власти и грозной силы,

Смысла и разумения.

Тяжек будет Смертных конец,

Горек Бессмертных удел.

Открой, Прометей, свою тайну

Перед лицом беды!

Роком отмечен грозный царь.

Он же – порядка оплот.

Рушится в бездну небо

И наступает мрак…

– Это не Эсхил, - говорю я вслух.

Авл Требий хочет объяснений.

– Текст полон самых мрачных ожиданий. Странно для времён Эсхила: афиняне одержали победу над персами, Эллада расцветала. Откуда бы взяться ощущению подступающей беды? Никому не дано было знать, что процветание быстро сменится упадком и враждой, а после греческие полисы склонятся перед войсками македонских царей. Я бы сказал, что это мог написать современник Демосфена .