Меч истины
Шрифт:
Децим поднялся, припадая на ногу. Его клинок оставался целым.
– Возьми другой – и продолжим!
Но Визарий качнул головой:
– Мой Бог решил. Я не могу судить тебя, Децим Кар. Но ты можешь судить меня.
Я услыхал, как за моей спиной тетива заскрипела, натягиваясь. Но двое в кругу едва ли это слышали.
Децим дышал тяжело. Поединок дался ему дороже, он был старше Визария лет на десять. Прежде чем ударить,
– И всё же, скажи мне, почему?.. Ты выбрал смерть, хотя тебя никто не неволил. Объясни, чтобы я мог понять!
Визарий подошёл к нему почти вплотную и встал глаза в глаза:
– Ты полководец, и знаешь, что такое долг. Знает и Метелл, который приходил, прося убить его, чтобы ты не устроил децимацию. И у меня есть долг, Децим Кар. Защищать невинных. Ты не губил колодец. Но ты виновен. Я не знаю, как тебе ещё сказать…
– Хорошо, я понял, - сказал старый воин. Потом вскинул руки, поднимая меч. – Пойми и ты меня.
Визарий прикрыл глаза, принимая расплату. Мои же распахнулись – не сомкнёшь. И Аяна выстрелить не успела…
Клинок Децима, занесённый для последнего удара, вдруг бесшумно отделился от рукояти и канул вниз, пронзая легату ступню. Кар упал без звука, как подкошенный. Наш друг не сразу сообразил, почему медлит смерть, потому мы трое оказались подле раненного одновременно. Децим нашарил глазами Визария и шепнул враз помертвевшими губами:
– Ты был прав… это знак…
Но Визарий дёрнул головой, словно ему мухи досаждали, и ответил резко:
– Когда б мой Бог желал твоей смерти, Меч Истины был бы цел!
Я могу рассказать, как Метелл привёл полкового лекаря, как все суетились вокруг, радуясь такому исходу и толкуя, что Бог Справедливости всё правильно решил. Но ведь это неважно. Важен был взгляд, каким Децим Кар искал Визария, пока его несли.
Потом мы сидели на берегу реки и молчали. И Метелл распоряжался найти для нас корабль. Он подошёл вновь, и глаза были виноватые. Но Визарий не сердился. А я вдруг разглядел, что военный трибун и вправду младше меня. Лишения делали его суровым, а он так нуждался в совете!
– Но ведь это не всё, да, Визарий? Едва ли мы сумеем найти с Децимом общий язык, долг мы понимаем по-разному. Что теперь будет, а?
Мой друг, наконец, разомкнул уста:
– Ему придётся с этим жить. И тебе. И мне тоже, - закончил он с тяжёлым вздохом.
– Можно восстановить клинок, в Аквинке есть хорошие кузнецы.
Визарий через силу улыбнулся:
– Это было решение моего Бога. Так что не стоит. Можешь оставить обломки себе. Едва ли я буду ещё сражаться.
Это было что-то новое, но сейчас мне недосуг разбирать. С корабля подали сходни, пора прощаться.
– Знаешь, Метелл, пожалуй, я всё
Парень рассмеялся в ответ, и я легко взбежал по сходням. Канаты упали, барка заскользила по стылой воде, унося нас туда, где у Визария был дом.
На корабле мой друг вспомнил об Аяне и спросил у неё, зачем во время поединка она держала натянутый лук. Амазонка вспыхнула, как факел и убежала на корму, не ответив Визарию. А он остался задумчиво таращиться в голубую даль.
Ладно, пусть она немного поплачет. Ведь вчера, когда он завещал мне… непонятно что, о бедной девушке так и не вспомнил. После я ей объясню. Я скажу:
– Подумай сама! Если ты настолько умнее всех, позволительно побыть болваном какое-то время. Главное, чтобы это было недолго!
========== ЛОГИКА ГЕРОЯ ==========
Есть поэты, что пишут песни,
О героях иных времён.
О величии смерти и мести –
Мудрость жизни придёт потом.
Мы уже пережили это,
Затвердив давно наизусть,
Что сраженья во имя света,
Не всегда есть правильный путь.
Те, кто славу поёт героям,
Не держали меча в руках,
Не стояли, меж светом и тьмою,
Побеждая собственный страх.
И пускай не допустят боги,
Чтобы им, как тебе или мне,
Жизнь пришлось пережить в дороге,
Лишь в мечтах о своей семье.
Пусть другие желают мести,
Ищут смерти. А мы с тобой
Всё равно остаёмся вместе,
Ради жизни, такой простой.
(стихи Марины Гамаюновой)
Сегодня опять дует с моря. Волны грызут обледенелую гальку, спаянную холодом в прозрачный монолит. Кажется, эти удары должны раздробить его, чтобы вновь свободно играть окатышами на дне, но это только видимость. Они бессильны нарушить мёрзлое спокойствие зимы, и панцирь, укрывший берег, от их усилий только крепнет.
Пару дней назад над побережьем пронёсся шторм, заключив в ледяную корку землю, деревья, крыши домов. Ветви звенят на ветру, и падают, не выдержав тяжести оков. Томба сетует, что погибнет сад. Здешние края и не помнят такой суровой зимы.
Я тоже не помню. Впрочем, я редко зимовал дома. У меня всегда находились дела на стороне. И за садом ухаживать я не умею. Томба говорит, что уже не получится: слишком тяжёлая рука. Так что польза в хозяйстве от меня относительная.
Это странно – проснуться одному в середине января и увидеть вокруг лишь заледенелый берег. Не то, чтобы мой сон был сладок, но я к нему привык. Кажется, он нравился мне больше, чем пробуждение. И всё же я снова сижу на застывших валунах и тупо смотрю, как волны облизывают гальку. Бездна смысла!