Меч Шеола
Шрифт:
— Как же я твой сон увижу, когда он не в моей голове?
— Но ты так на меня глядел, будто видел. Я и матушке Копытихе так сказала, когда она допытывалась про то, что я заспала. А я ей сказала, чтобы она у тебя спросила. А она меня чудом обозвала.
— Чудо и есть. — Расхохотался Радогор.
— Нет, ты не смейся. Она про другое чудо говорила.»И родится же такое чудо!» — Вот как она сказала.
— Как бы не сказала, все равно чудо.
— Правда? — Обрадовалась она. — Ну ка, посмотри на меня, чтобы я видела, что не обманываешь
И вспомнила для чего весь этот разговор затеяла.
— Если мой сон не видел, как можешь знать, что Смуру приснится, когда мы еще даже не приехали? Или все — таки видел мой сон? Просто сознаться не хочешь.
Радогор с улыбкой смотрел в ее раскрасневшееся лицо.
— Не морщи лоб, Ладушка. Состаришься. Морщины будут, как у берегини. А тебе они нужны?
— А ты и глаза прищурил, чтобы мои морщины разглядывать, которых вовсе нет. — Испугалась она, и провела рукой по лицу. А вдруг, да появились, а она и не заметила.
Но возмутиться не успела. Радогор повернул коня в сторону, свернув с дороги, и скрылся за деревьями. И почти сразу же она услышала его голос.
— Здесь остановимся.
Свернула вслед за ним и оказалась на тесной полянке. Жеребец Радогора стоял разнузданный по брюхо в траве, хватая зубами верхушки.
— Там, — Он мотнул головой за спину. — Ручей. Свежей водой запасемся, и лошадей напоим.
Влада нетерпеливой рукой распустила вязки мешка с дорожными припасами, расстелила холстину, высыпала на нее десяток сухарей и нарезала толстыми ломтями чуть не до черна прокопченый кабаний окорок, пахнущий дымом и травами.
— Никогда не думала, что простой сухарь окажется таким вкусным. — Заявила она, с хрустом разгрызая черный сухарь. — Ем и урчу, как псенок.
— Мала ворона, да клюв велик. — Усмехнулся Радогор, оценив по достоинству ломоть кабанины, который она крепко держала в своей руке.
— Это где ты ворону увидел? — Встрепенулась она. Хотела подняться, но уже разнежилась, чувствуя, как желудок наполняется теплом, а глаза закрываются от сытости. Да так, с сухарем в одной руке, и с кабаниной в другой, уютно устроилась на его коленях. — Погоди у меня, узнаешь какой клюв, если не забуду.
В синих глазах небо утонуло. На губах счастливая улыбка.
— Лежу на твоих коленях и, вроде не Влада я, а пылинка крохотная. Ветерок пролетит, подхватит и не заметит. А совсем не страшно. Только душа замирает, стоит подумать о том, как велик наш мир, как необъятна земля. Жила в батюшкином тереме и дальше городской стены не заглядывал. Думала, тут и край за дальним лесом. А дальше леса черные, грозные… глаза злые выглядывают из — за деревьев. У тебя на руках сидела, и то твоими ладонями заслонялась. Сейчас же лежу, глядя в небо. И совсем не боязно. И сердце на все по иному откликается. И так за самый дальний окаем заглянуть хочется. Что и сказать не знаю как. И на душе тревожно совсем
Радогор слушал, не перебивая. И ему знакомо было это чувство. Точно такие же думы донимали. Наслушаешься старого волхва и до утра уснуть не можешь, пытаясь угадать, где же все это помещается на земле. И есть ли край всему? А за краем что?
— Правду ты говоришь, дивно все Род устроил да уладил. Уж так дивно, что и словом все не обскажешь.
— И не надо. Не думала, сказала. Уладил. С тобой слово схожее. У — ладил. С — ладил. На — ладил. Лад. Лада, Ус — лада. Разве удумает человек такое? Чтобы каждая буквица, каждый вздох, как ты сама.
Влада, слушая его, на руках вскинулась и в его глаза снизу заглядывает. Услада! Сама бы до такого никогда не додумалась. По телу сладкая истома разлилась.
— Только Роду и под силу такое. Сидит где — то на высоком месте и горбится от горя, когда видит, когда видит, как люди этот лад, им заведенный, рушат. И Макошь от огорчения в своей светелке нет, нет, да веретено из рук выпустит. И все из рук валится потому, что слеза глаз застилает. Перепутается пряжа, порвутся нити в ее руках и сколько жизней не досчитается потом Род? А рядом Марана ждет, не дождется, в оконце решетчатое заглядывает. А то изловчится и сама нити порежет.
Радогор замолчал, глядя остановившимся взглядом перед собой. Лада боялась пошевелиться. Чтобы не вспугнуть его мысли.
— И чтобы не жить. Чтобы не ладить? — Тяжело, с надрывом вздохнул. — Так нет же. Обязательно появится У — род. И Лада отвернет свое лицо от людей. И Макошь, слезами ульется, все нити перервет. Сколько их сразу оборвалось, когда на бэрий род наскочили из — за окаема? И работает она без устали, и веретено в ее руках вертится, и нить нескончаема, а слезы мешают. А Мара рядом, успевай только нити подбирать.
— Услада! — Прошептала она, щурясь от солнца… и счастья. — Хорошо то как. Услада… я и не знала, что это тоже я. Никто так раньше меня не звал. Ни батюшка, ни матушка. Даже няньке старенькой в голову не пришло.
Прижалась тесней к нему, но он осторожно приподнял ее голову с колен и встал. Чужой, далекий! И глаза смотрят холодно и жестко. Не на нее. На кого — то другого, кого рядом с ней видит. Пока поднималась, он уже в седло сел и взглядом торопит. И всегда так. Только до чего хорошего доберется, так сразу заспешит, заторопится.
— К ночи надо до трактира добраться. — объяснил он причину такой поспешности, заметив ее недовольный взгляд. — Ратимир сказал, как раз на дороге стоит.
Но ближе к вечеру она закапризничала, решительно заявив, что ни в какой трактир и ногой не ступит так, как клопов тьмы тьмущие, а тараканы у них в пастухах ходят. И многое другое, чему сам Род еще названия не придумал. И каждый из них только и ждет, чтобы изгрызть ее до самых косточек. Уж лучше она будет комаров кормит, которых к тому же пока и не видела, чем пойдет с ним в трактир.