Меч Шеола

Ярославцев Николай

Старшина мотнул головой на печального мужика.

Владе последние слова Колота пришлись по душе. Но на всякий случай взяла Радогора за руку и беззлобно проворчала.

— Глаза закрыть не успеешь, как ты…

— Ладушка, люди просят. — Остановил он ее. — Помочь надо.

— Кому? Людям или вилам? — Спросила она, косясь на Колота сердитым глазом.

Радогор пожал плечами.

— Похоже, что тем и другим.

— С тобой пойду. — Решительно заявила она, независимо вскинула голову и покосилась на беднягу Колота, заживо поедая его взглядом. —

Когда выходить при кажешь, сударь старшина?

Голос источал такой злой ядо, что старшина невольно поежился.

— Я сам приду за вами, Ваши милости. — Заторопился старшина. Перевел дыхание и облегченно вздохнул. — Не гневайся на меня, княжна Владислава. Деваться мне юольше не куда. А вас сам Род мне послал.

Влада смотрела мимо него. Взгляд ее приметил несколько дерзких, лукавых глаз, которые неотступно следили за Радогором и потащила его за собой на поверх, успев распорядиться.

— Обед нам, сударь, неси. — И прошипела Радогору. — Отвернись, не смотри Радогор на них. Глаза бесстыжие! Отвернуться не успеешь, как сурочат. А у меня весь нос в веснушках. И нос был бы, как нос, а то название одно, а не нос.

Радогор тихо засмеялся.

— Кто же меня урочить будет, когда ни кто и не знает.

— Тебя и знать не надо. Увидишь, и сразу сурочить захочется. — Отрезала она. — И сам не узнаешь, как сурочат. И не спорь! Я лучше знаю. А теперь еще и к вилам собрался.

Сняла замок и толкнула рукой двери.

— Вон, даже у старшины глаза разгорелись, как умолодого, как заговорил о них. — И бросила на него сердитый взгляд. — Зря я согласилась! Пока вертела головой, он тебя на кривой и объехал. А кто они, эти вилы? Слыхом не слыхивала. Про мавок знаю, про русалок слышала. А вилы?

Радогор подхватил ее под локти, перенес через порог, и прикрыл двери.

Где как, Лада. Где те же мавки, только зовутся иначе. А где женки непутевые, которых на грехе изловили. Или на черной волшбе. А какая, может быть, и сама в воду кинулась, чтобы грех избыть. Душа же грешная в вирий попасть не может и они у людей милости выпрашивают. Еще же говоря, что мавка в зере и пруду пристанище для себя находит, а вила в реке…

Глаза у Влады потемнели.

— Жалко мне их, Радо.

Из глаз скатилась слеза.

— Мне тоже вилой бы быть пришлось. В грехе к тебе припала. Телом тебя приманила. Если бы не Ратимир с дядькой Даном. И как они догадались объявить нас мужем и женой?

— Ну, что ты, Ладушка! — Растерялся Радогор от ее слов. — Какой же это грех, когда люди нас соединили? И разве мы чужое с тобой брали?

— Правда? — Прижалась к его груди и заглянула в лицо. — Хотя, почему я спрашиваю? Мать — ольха прежде их нас соединила. И видела, что нет в нас греха. И пусть хоть в мавки обращают, хоть в вилы. Не боюсь.

Помлолчала, успокаиваясь на его груди. И пожаловалась.

— Тоскливо мне здесь, Радо. Тесно. Куда не ткнись, всду одни стены. Вот поговорим с эими несчастными вилами и сразу поедем. Не хочу больше здесь жить. И еще тын… Словно впорубе оказалась.

Радогор

возражать не стал.

— Так и сделаем, Лада.

В двери боязливо поскреблись ногтем, не постучались. И Влада, морщась от досады, приоткрыла двери.

— Обед Вашим миолостям. — Извиняюще кланясь, сказал хозяи. И пропустил вперед двух женщин с блюдами. — Сударь старшина наказал, чтобы ни в чем недостатка не ведали. А я ему говорю, что и так даю все, что не попросят. А он мне кулак в рожу! А кулак у него, сами видели, сроду не баливал. И за серебро, что у вас возьму грозился к вилам бросить. У тебя, говорит, варначья душа, народищу и так не впроворот будет, чтобы на славного витязя и княжну Владиславу поглядеть.

— А вечером, едва сумерки на землю спустилисьЮ на пороге появился старшина. Встал, не переступив за двери.

— В комнату не войду, грязи натащу вам.

И пожаловался.

— Дождь весь ум уже выполоскал. И униматься не думает. Самая лешачья ночь, господа мои, будет.

— А лешего ты с какой стороны к ночи приплел. Сударь старшина? — Вскинула голову Влада, которая натягивала теплые, от очага, сапоги. — Леший худого людям не делает. Он лес любит.

— А с такой, что закружит в такую ночь, заведет в самую глушь, брросит и выбирайся, как знаешь.

— Вот и не правда! — Возмутилась княжна, забрасывая на плечи перевязь с мечом. — Ни кого он не кружит. Только он уже старый и хворый. И кикимору — берегиню на руках носит.

Княжна фыркнула и, не скрывая досады, очень не любезно покосилась на Колота.

— Только кикимору и таскать ему на руках. — Колот, целиком занятый предстоящей встречей с вилами, даже не заметил, что в груди княжны клокочет обида за берегиню. — Кому еще в голову придет такое?

Влада озлилась уже всерьез.

— Злой ты, старшина Колот. Кикимора, берегиня с нами на черного колдуна в самую дряягву ходила. А когда мы с Радогором уезжали, она плакала и слезы платом утирала. А уросливая на потому, что одинокая. А сердце у нее доброе. Потому и вилы на вас взъелись, что не слышите вы их.

Колот смутился и полез к затылку.

— Зря мы согласились помогать тебе.

— Не серчай, княжна. — Старшина не на шутку встревожился, что откажутся они говорить с вилами. — Что слышал, то и говорю, а видеть ни когда не приходилось. Откуда же знать было, что они у вас в друзьях ходят.

Но Влада уже и слышать не хотела. Ткнула себя пальцем в плечо.

— Вот на этом плече ревела. Сама сухонькая, сгорбленная. Ивсе причитала, что не дождется нас. Аж плечо все прмокло. И леший нам на дорогу рукой помахать вышел.

Леший смотрел на нее даже не спочтением, со страхом. И неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не вмешалсяя Радогор. Подтолкнул Ладу и примиряюще сказал.

— Отступись ты, Ладушка, от него. Не виноват Колот. Не каждому они открываются. Люди вместе. Под одной крышей с домовыми живут, а их не видят. Где же лешего и кикимору разглядеть? Вот и живут тем, что в кощунах увидят.