Меч Шеола
Шрифт:
— Возьми хоть это, мать — ольха. Тебе свидетельницей быть…
И только после этого устроилась на холстине, подвернув ноги под себя. Ела торопясь, не чувствуя вкуса и запаха мяса, целиком занятая своими мыслями. А съев, послушно запил а из поднесенной баклаги. И только после этого тихо и не глядя в его лицо, прошептала.
— К ручью схожу. Потом пропахла.
И с испугом вскинула на него нестерпимо синие глаза.
— А что оттуда лезет, радогор?
— Покричишь, если увидишь кого, я услышу… — Успокоил он ее, пытаясь поймать взглядом ее глаза.
Суета княжна
А Влада скрылась в овраге.
Пугливо оглядываясь на темные кусты, обступившие ручей, топливо разделась и шагнула в воду. Долго и с наслаждением плескалась, вглядываясь в свое отражение и пытаясь найти изъяны в своем теле, которых прежде не замечала по глупости или по малолетству. Вышагнула из ручья, наскоро отжала волосы и, не обтираясь, залезла в рубаху. Даже после того, как Радогор отодрал от нее широкую полосу на повязки для ног, она доходила почти до колен. Закинула портки на плечо и выбралась из оврага.
Радогор все еще сидел подле холстины. Но волосы у него были влажные. Успел и он сбегать к ручью. Не решился одну оставить в черном овраге.
Прошла мимо него с независимым видом, сверкая в лесной полутьме голыми икрами, и скрылась в траве под ольхой, чем вызвала в его душе еще большую тревогу. А спустя немного времени он услышал.
— Радогор…
Голос мягкий, но такой, что не воспротивишься. В княжьем тереме выросла, не в мужицкой избе. И не в жилище на два десятка семей, что были в их городище.
Предчувствуя и вовсе неладное, спустился в лаз.
И закрыл глаза, покраснев до удушья, до спазмов в горле.
Княжна стояла в шаге от него. Нагая и удивительно прекрасная. И волнующая.
Мавка!
Даже в полумраке укрытия, которое открыла ей старая и много повидавшая ольха, как смутилась и покраснела она. Но не закрылась руками, и не отступила.
— Открой глаза, Радо!
Голос твердый, хотя и подрагивает от волнения.
— Посмотри на меня. Или я худа и кривобока, что на меня и посмотреть нельзя? Стыдно девке перед парнем нагой стоять, а мне не стыдно. Тебя в своих снах видела. Для тебя эту красу припасала. Открой глаза, Радо…
Голос дрогнул и сорвался.
— Или девкой порченой брезгуешь? — Всхлипнула и сжалась в комок, чувствуя, что последние силы, которыми она запасалась в этот день, оставляют ее. — Так не меня, не мое тело терзал ярл на грязной лодии. Колоду неживую, бесчувственную. И нет за то на мне вины.
Говорить уже не могла Глотала слезы и тянулась к нему, привставая на носки.
— Завтра день, Радо. Другого может и не быть. Открой глаза, Радо. Возьми на руки.
Радогор словно онемел. Рад бы глаза открыть, но не открываются. И ноги подкашиваются.
Слез уже не сдержать. Хлынули в два ручья. Не совладала со стыдом. Или с собственной смелостью.
А княжна вжалась в его подкольчужник лицом и руками, не дотягиваясь, пытается обнять его за шею. Тело содрогается в рыданиях. И Радогор, преодолевая неведомый до селе, страх, обнял ее за плечи погладил по нагой спине.
— Что ты делаешь со
— Сейчас посмей, Радо мой. А что утром будет, увидим. — Подняла на него глаза, наполненные слезами. — Мне же для тебя жизни не жалко. Лишь бы рядом быть. Возьми меня на руки. Если бы ты знал, как сладко и томно мне в них. Возьми…
— Что ты делаешь со мной, Лада, что делаешь. — как в забытьи шептал он. И уже нее сопротивляясь ее желанью или собственной страсти, вскинул ее на руки и до боли, до ломоты в зуба, вжался в ее влажные ждущие губы. Задохнулся от счастья, и больше не сдерживаясь. Покрывал поцелуями ее лицо, опускаясь губами все ниже и ниже. К пахнущим цветами, грудям. Жарким и желанным.
— Разве они не хороши для тебя, Радо? Или не твоих губ они ждали, нежась на твоей руке? — Горячечно шептала она, прижавшись к его лицу и почти теряя сознание.
А ее тело неожиданно обмякло и, тяжелея, выскользнуло из рук. И боясь уронить ее, он упал на колени. А ее руки уже торопясь, рвали ремни на его подкольчужнике и пряжку на поясном ремне, срывали с него одежду. Губы летали по его телу, а руки бесстыдно мяли и гладили его. Два тела слились воедино. И Влада вскрикнула, застонало, а тело ее содрогнулось от счастья и упоительного восторга.
Глава 12
Как долго все это длилось не смог бы ни сказать не один из них. Очнулись словно из глубокого омута вынырнули. По крайней мере, он. Открыл глаза, а над ним ее лицо. А пронзительно синие глаза заливают его счастьем. Припухшие от его поцелуев, губы, чуть слышно касаются его лица. Руки нежно гладят щеку. И опускаются по телу все ниже, к соску, По телу вновь пробежала сладкая дрожь. Ее грудь коснулась губ. Не выдержав, прижал ее к себе с такой силой, что она невольно охнула и застонала.
— Не торопись, сладкий мой. — проворковала она в ухо, закрывая в смущении глаза. — Дай с силами собраться. Я и рукой пошевелить не могу.
Ее колено на его ногах. И вот она уже почти лежит на нем.
— А я то думала, почему мои девки — срамницы хихикают по утрам и глаза блудливо в сторону уводят. И краснеют, подлые, от счастья. Теперь же изведала. Всю то ты меня выпил до самого донышка. А легко то как, Радо! Радость моя…
Завозилась, прилаживаясь удобнее к его телу. Колено невольно поднялось выше по его ноге, а рука опустилась ниже. И снова утянул их черный омут, из которого не вынырнуть, не выбраться.
— Мой ты, мой… — Исступленно шепчет она, задыхаясь от, переполнявшего ее счастья. — Следом пойду. Чтобы ни чей подлый глаз тебя не коснулся, чтобы ни чья рука тебя не задела. Как нитка за иголкой потянусь.
Спали или нет, спроси и не скажут.
Радогор открыл глаза. А над головой черный лаз на месяц смотрит. Или ее глаза синим светом светятся. Лежит, вольно раскинувшись. Ночь — подружка на верху. И нет нужды стыдиться стыдной наготоы. А если еще что — то было бы на ней, так и то бы сняла. Лишь бы только смотрел на нее своими серыми глазами без устали и наглядеться не мог.