Меч Тенгри (сборник)
Шрифт:
«Голос хороший, но нет мелодики, – подумал художник. – Чтобы читать Коран, нужно иметь музыкальный слух».
Когда мулла замолк, отец начал шарить в кармане. После продолжительной возни на свет появилась пятидесятирублёвая бумажка. В день своей свадьбы парни бывают щедрыми!
Художник тоже сунул руку в карман и, вытащив оттуда десять рублей, протянул мулле.
Спрятав подношение под скатерть, мулла начал читать длинную молитву.
…Когда они вышли со двора, Хатмулла всё ещё спал. Открыв дверь кабины, художник ткнул его в бок, тот открыл красные глаза
– В Карабике, отцу невесту сватали, – ответил художник.
– А где магарыч?
– Дома, дома, – поспешил заверить его отец.
– Без горючего не поеду!
Из какого-то кармана своей широкой кожанки отец выудил бутылку и протянул Хатмулле. Тот огромной ручищей выдернул пробку и, запрокинув голову, сунул горлышко «горючего» себе в рот.
– Пар-рядок!
Трактор жизнерадостно зарычал.
Жених повернулся к невесте:
– Ты садись в кабину.
– Не-ет, вы старше… Мы с сыночком наверху поедем. – И Нафиса резво ухватилась за грядку тракторной телеги.
– Воля твоя! – Жених подтолкнул её снизу. Чтобы не видеть её открывшиеся взору сверкающие икры, художник отвернулся. Смеркалось.
Трактор нёсся вперёд, телега подпрыгивала вверх и в стороны. Нафиса расстелила брезент, который держала под мышкой. «Давай сядем!» – крикнула она на ухо художнику.
Так оказалось намного удобнее – ветер теперь совсем не чувствовался. Правда, трясло ужасно. Иногда молодая невеста со смехом валилась прямо на него. Художник пытался отодвинуться. Всё-таки мачеха! Но не мог же он высадиться на ходу!
Перед речушкой Кулькерау трактор остановился. Хатмулла, выпрыгнув из кабины, уставился на брёвна и растерянно почесал голову.
– И мы здесь проезжали? – спросил он удивлённо.
– Даже не притормозили!
– Такое дважды сделать невозможно! – заключил Хатмулла, прихватил топор, валявшийся в телеге, и направился в лес за ветками. Художник увязался за ним.
Совсем стемнело. При свете фар лес казался сказочным и колдовским. Постой, что это? Это же Домовой, ей-богу… Но он совсем не похож на тех домовых, которых он встречал до сих пор, – в его глазах читались насмешка и хитрость. Вот здесь чуть тронуть ножом, и его губы расплывутся в улыбке. В расположении рук читается призыв… Вынув из кармана свою всегдашнюю спутницу – маленькую пилу, художник отделил Домового от ствола, из которого он вырос.
– Тащи ветки к речке! Чего застрял там?! – Грубый голос Хатмуллы спустил художника на грешную землю.
Однако выяснилось, что ветки были не нужны, Хатмулла снова сумел попасть колёсами трактора точно на два бревна, и они благополучно переправились на тот берег.
– Счастливая ты, видно, Нафиса! – сказал художник, пытаясь изобразить оживлённую радость.
– Позавчера о тебе по радио говорили, – сказала Нафиса.
– Я не слушаю радио…
– Странный ты… Наверно, приятно услышать о себе по радио… Не ценишь то, что имеешь, сынок, – укорила его «мачеха».
Её тон художнику не понравился, и он начал рассматривать Домового. Здесь отрезать, здесь подкоротить,
– Ну и работка у тебя, – продолжала Нафиса. – Курам на смех. Только и надо, что найти ветку позаковыристее и приклеить к ней название. Тебе за это ещё и деньги платят?
– Если купят…
– Не удивлюсь, если и покупают… Сейчас у многих денег навалом…
Художник замолк. Не станет же он объяснять ей в трясущейся телеге, что такое искусство. Нафиса снова со смехом повалилась на него. В нос ударил запах парного молока. Странно… Ведь у Нафисы нет коровы, подумал он с удивлением…
Приехали они уже ночью. Торопливо внесли вещи Нафисы во двор. Получив из рук жениха ещё одну бутылку, Хатмулла, забыв даже попрощаться, поспешил домой.
Художник шагнул к летнему домику. Когда была жива мать, она готовила там еду. Художнику хотелось растянуться на кровати и погрузиться в волнующие его думы… Только сейчас он, похоже, начал отчётливо осознавать произошедшую в его жизни перемену. Он теперь никогда не сможет чувствовать себя хозяином в доме, где прошло его детство. Казалось, что-то оборвалось в душе…
– Может, чайку выпьем? – предложил отец, хотя весь вид его говорил о том, что чай пить ему вовсе не хочется.
– Нет, пора спать, – ответил художник и ушёл к себе.
Жених с невестой прошли в дом. Несмазанная дверная петля сварливо проскрипела, словно дразня кого-то.
Однако сон не шёл. Тогда он, вооружившись стамеской, ножом и ещё бог знает чем, сел к столу и взял в руки Домового, привезённого из Кулькерау. Интересно, Домовой – мужчина или женщина? Пожалуй, ни то, ни другое… Но корявая ветка в руках художника с каждым прикосновением ножа всё больше становилась похожей на женщину. Постой, у неё и глаза, кажется, разные?.. Казалось, вот сейчас её ироничная улыбка превратится в хохот… Он словно даже услышал её хриплый смех, вскоре к нему присоединился и другой голос: «Вряд ли из этого что-нибудь путное выйдет, сынок…»
…А это что за стук?.. Отец топором рубит ветки! Вот он со всего маху опустил топор на шею Домового. А сам радуется: «Славные дровишки для баньки!»
Художник рывком сел на постели. Стучали в его дверь. Вон и Домовой, живой и здоровый, улыбаясь, приветствует его.
– Блины готовы, чай вскипел, иди в дом, – сказала молодая мачеха. – Ох и крепко ты спишь!
Взяв с полки Домового, художник протянул его Нафисе:
– Пусть это будет моим свадебным подарком.
– Спаси-и-бо… – Женщина с недоумением повертела подарок в руках. – Это Шурале?
Художника резануло запоздалое сожаление.
– Это Домовой… – Он вдруг разозлился на себя за то, что так неожиданно и бездарно потерял своё творение, подарив его Нафисе. – Он хранит спокойствие в доме.
Нафиса игриво улыбнулась.
– Спокойствие в доме хранит нечто другое, сынок.
Отец возился с оторванной дверью хлева.
– Хе-хе, – засмеялся он неожиданно. – Ты приучился в городе долго спать.
– Я ночью не спал. – Сын, словно бы оправдываясь, кивнул на Домового в руках Нафисы.