Меч в терновом венце

Савин Иван Иванович

БУРЯ

В парче из туч свинцовый гроб Над морем дрогнувшим пронесся. В парчу рассыпал звездный сноп Свои румяные колосья. Прибою кланялась сосна, Девичий стан сгибая низко. Шла в пенном кружеве волна, Как пляшущая одалиска. Прошелестел издалека, Ударил вихрь по скалам темным — Неудержимая рука Взмахнула веером огромным, И черную епитрахиль На гору бросив грозовую, Вдруг вспыхнул молнии фитиль, Взрывая россыпь дождевую… Так серые твои глаза Темнели в гневе и мерцали Сияньем терпким, как слеза На лезвии черненой стали.

"Блажен познавший жизнь такую…"

Блажен

познавший жизнь такую И не убивший жизнь в себе… Я так устал тебя былую Искать в теперешней тебе. Прощай. Господь поможет сладить Мне с безутешной думой той, Что я был изгнан правды ради И краем отчим, и тобой. На дни распятые не сетуй: И ты ведь бредила — распни! А я пойду искать по свету Лелеющих иные дни, Взыскующих иного хлеба За ласки девичьи свои… Как это все-таки нелепо — Быть Чацким в горе от любви!

АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ СТИХ

Когда мне говорят — Александрия…

М. Кузмин

Когда мне говорят — Россия, Я вижу далекие южные степи, Где был я недавно воином белым, И где ныне в безвестных могилах Отгорели мигающим светом Наши жертвы вечерние — четверо братьев… Когда говорят мне — Россия, Я вижу глухой, незнакомый мне город. В комнате бедной с погасшей лампой Сидит, наклоняясь над дымной печуркой, И плачет бесслезно так страшно, так быстро Осиротевшая мама… Когда говорят мне — Россия, Я вижу окно деревянного флигеля, Покрытого первым сверкающим снегом, И в нем — Твой замученный, скованный взгляд Твой, Который я вижу и тогда, Когда не говорят мне — Россия…

"Ночь опустит траурную дымку…"

Ночь опустит траурную дымку, В черной лаве захлебнется день. Помолись и шапку-невидимку На головку русую надень. Мы пойдем, незримые скитальцы, Девочка из цирка и поэт, Посмотреть, как вяжут злые пальцы Покрывала на небожий свет. Маятник, качающийся строго, Бросил тень на звездные поля. Это в небе, брошенная Богом, Вся в крови, повесилась земля. На глазах самоубийцы стынет Мертвая огромная слеза. Тех, кто верит, эта чаша минет, Тех, кто ждет, не сокрушит гроза. Не печалься, девочка, не падай В пустоту скончавшейся земли. Мы пройдем светящейся лампадой Там, где кровью многие прошли. Мы войдем, невидимые дети, В душу каждую и в каждый дом, Мглы и боли каменные плети Крупными слезами разобьем. Горечь материнскую, сыновью, Тени мертвых, призраки живых, Мы сплетем с рыдающей любовью В обожженный молниями стих. И услышав огненные строфы В брошенном, скончавшемся краю, Снимет Бог наш с мировой Голгофы Землю неразумную Свою.

"Что ты плачешь, глупая…"

Что ты плачешь, глупая? Затем ли Жгли отцы глаголом неземным Все народы, города и земли, Чтобы дети плакали над ним? Жизнь отцов смешной была и ложной: Только солнце, юность и любовь. Мы же с каждой ветки придорожной Собираем пригоршнями кровь. Были раньше грешные скрижали: Веруй в счастье, радуйся, люби… А для нас святую начертали Заповедь: укради и убий. Сколько, Господи, земли и воли! Каждый встречный наш — веселый труп С красной чашей хохота и боли У красиво посиневших губ. Пой же, смейся! Благодарным взором Путь отцов в веках благослови! Мы умрем с тобою под забором, Захлебнувшись весело в крови…

ЛЮБОВЬ

Странно-хрупкая, крылатая, Зашептала мне любовь, Синим сумраком объятая: «Жертву терпкую готовь…» И качнула сердце пальцами. Тихий мрак взбежал на мост. А над небом,

как над пяльцами, Бог склонился с ниткой звезд. И пришла Она, проклятая, В гиблой нежности, в хмелю, Та, Кого любил когда-то я И когда-то разлюблю. Глаза пьянели. И ласк качели Светло летели в Твой буйный хмель. Не о Тебе ли все льды звенели? Метели пели не о Тебе ль? В снегах жестоких такой высокий Голубоокий расцвел цветок. Был холод строгий, а нас в потоки Огня глубокий Твой взор увлек. И так бескрыло в метели белой, Кружась несмело, плыла любовь: «Смотри, у милой змеится тело, Смотри, у милой на пальцах кровь». Но разве ждали печалей дали? Но разве жала любви не жаль? Не для Тебя ли все дни сгорали? Все ночи лгали не для меня ль? Когда любовь была заколота Осенней молнией измен И потекло с высоких стен Ее расплеснутое золото, — Я с мертвой девочкой в руках Прильнул к порогу ртом пылающим, Чтоб зовом вслед шагам пытающим Не осквернить крылатый прах. И сжег, распятый безнадежностью, Я хрупкий труп в бессонный час У сонных вод, где в первый раз Ты заструилась гиблой нежностью…

МОЛОДОСТЬ

Упасть на копья дней и стыть. Глотать крови замерзшей хлопья. Не плакать, нет! — Тихонько выть, Скребя душой плиту надгробья. Лет изнасилованных муть Выплевывать на грудь гнилую… О, будь ты проклят, страшный путь, Приведший в молодость такую!

"Двадцать три я года прожил…"

Двадцать три я года прожил, Двадцать три… С каждым днем Ты горе множил. С каждым днем… Без зари сменялись ночи, Без зари, Черным злом обуглив очи, Черным злом… Тяжко бьет Твой, Боже, молот! Тяжко бьет… Отвори хоть нам, кто молод, Отвори Белый вход родного края, Белый вход… Посмотри — душа седая В двадцать три…

"!Был взгляд ее тоской и скукой…"

Был взгляд ее тоской и скукой Погашен. Я сказал, смеясь: «Поверь, взойдет над этой скукой Былая молодость». Зажглась Улыбка жалкая во взгляде. Сжав руки, я сказал: «Поверь, Найдем мы в дьявольской ограде Заросшую слезами дверь В ту жизнь, где мы так мало жили, В сады чуть памятные, где Садовники незримые растили Для каждого по розовой звезде». Она лицо ладонями закрыла, Склонив его на влажное стекло. Подумала и уронила: «Не верю», — медленно и зло. И от озлобленной печали, От ледяной ее струи, Вдруг покачнулись и увяли И звезды, и сады мои.

"До поезда одиннадцать минут…"

До поезда одиннадцать минут… А я хочу на ласковый Стакуден, Где лампы свет лазурно-изумруден, Где только ты и краткий наш уют… Минутной стрелки выпрямленный жгут Уже повис над сердцем моим грозно. Хочу к тебе, но стрелка шепчет: поздно — До поезда одиннадцать минут…

"Ты ушла в ненавидимый дом…"

Ты ушла в ненавидимый дом, Не для нас было брачное шествие. Мы во тьму уходили вдвоем — Я и мое сумасшествие. Рассветало бессмертье светло Над моими проклятьями кроткими. Я любил тебя нежно и зло Перезванивал скорбными четками.

БЕЗДОМЬЕ

Не больно ли. Не странно ли — У нас России нет!.. Мы все в бездомье канули, Где жизнь — как мутный бред, Где — брызги дней отравленных, Где — неумолчный стон Нежданных, окровавленных, Бессчетных похорон… Упавшие стремительно В снега чужих земель, Мы видим, как мучительно Заносит нас метель…

"И за что я люблю так — не знаю…"