Меченый. Том 2. На переломе истории

Савинков Андрей Николаевич

Попрощавшись с главой Грузии, я тут же вновь поднял тяжелую бакелитовую трубку телефона, чтобы связаться уже с помощником.

— Да, Михаил Сергеевич, — тут же откликнулся Шарапов.

— Соедини с Рыжковым.

— Сделаю. Вас тут товарищ Чебриков на линии ждет.

— Давай его сюда. — В трубке щелкнуло, «тишина» на той стороне стала «звучать» как будто немного по-другому. — Доброе утро, Виктор Михайлович, вернее не доброе.

— Я так понимаю, вам уже доложили, — голос главного чекиста был как обычно сух и безэмоционален. Мне кажется, я его только один раз видел проявляющим искренние эмоции, когда распоряжения по контактам с Эймсом давал.

— Доложили, — буркнул я. Вот

как так, мне сам Шеварнадзе лично позвонил, а Чебриков все равно узнал раньше. Впрочем, это же чекисты, им по должности положено, — вы, я так понимаю, уже тоже в курсе?

— Так точно, товарищ генеральный секретарь. Нам подключаться?

— Не нужно, — я опять потянулся тереть злосчастное родимое пятно на лысине, но отдернул руку. Вот уж точно метка дьявола, каждый раз, когда что-то происходит, рука непроизвольно тянется к голове. — Попробуем решить вопрос аккуратно. От вас требуется только уверенность в том, что забастовка обошлась без внешних воздействий. Если это наши собственные дурачки, то ладно, а вот если это из-за кордона идет влияние…

— Группу уже формируем, через пару часов она будет готова вылететь в Кутаиси, — несмотря на то, что Чебриков очевидно был достаточно мутным типом в плане политической ориентации, в вопросе профессионализма и умения чувствовать момент Виктор Михайлович отличался с большущим знаком «плюс».

А вообще забавно, как в стране победившего социализма, где декларировались верховенство пролетариата и вот это вот все, забастовка была фактически вне закона. Не имелось нормативно-правовых актов, которые бы ее регулировали. Профсоюзы были, «представлять интересы» — так это назвалось по КЗоТу, хотя конечно все понимали, что это фактически такие же государственные органы, поэтому их существование само по себе попахивало шизофренией — они могли, а вот забастовки устраивать — нет. Вернее, прямого запрета как бы не имелось, не было таких статей ни в административном кодексе, ни в уголовном, однако любой подобный случай воспринимался как бунт — хотя порой требования рабочих были вполне справедливыми — и давился властями без всякой жалости.

— Хорошо, тогда держите меня в курсе. Я сам сейчас туда лечу, буду разбираться на месте.

— Может охрану усилить? — В голосе Чебрикова послышалось сомнение, очевидно председатель КГБ идею не одобрял, но и отговаривать меня посчитал излишним.

Обычно со мной постоянно при поездках из дома в Кремль и обратно каталось всего два человека. Водитель и собственно охранник, никаких километровых кортежей с мигалками и воздушным прикрытием. При краткосрочных командировках по стране охрану первого лица чаше всего обеспечивала пятерка бойцов плюс всегда с собой брался врач из кремлевской больницы. На всякий случай. Видимо Виктор Михайлович посчитал, что в данном случае пяти охранников может быть недостаточно.

— Ну не на войну же едем, — достаточно беспечно отмахнулся я. — Не думаю, что при общении с грузинскими рабочими мне понадобится тяжелая бронетехника и артиллерийская поддержка. Попытаемся сработать малой диверсионной группой. Зашли и вышли, приключение на двадцать минут.

— Ну ладно, Михаил Сергеевич, — Чебриков явственно хмыкнул в трубку, видимо подивившись военным аналогиям от насквозь гражданского генсека. — Удачи там, если что — я на связи.

Я положил трубку выдохнул, после чего принялся собираться в дорогу. Благо человеком я всегда был легким на подъем, а уж с новой работой и вовсе летать приходилось много и часто, чуть ли не каждую неделю. СССР — страна большая и везде требующая хозяйского пригляда, так что процедура была уже, можно сказать, отработана до мелочей. У меня даже «тревожный чемоданчик» с парой сменного белья, бритвой и зубной щеткой в Кремле стоял на всякий случай.

Рыжкова перехватил уже на выезде в сторону Внуково.

— Садись, Николай Иванович, проводишь

меня на самолет. Поговорим в дороге за грехи наши тяжкие, времени нет, — советский премьер-министр без возражений сел ко мне в ЗИЛ. — В курсе уже про Грузию?

— А как же, я предупреждал, что так и будет. — Это тоже была правда, что бы там про Рыжкова в будущем не говорили, он идиотом не был и вполне качественно предсказал проблемы с рабочей силой в стране после узаконивания индивидуальной трудовой деятельности. — Это еще цветочки, Михаил Сергеевич, дальше будет хуже.

— Хуже уже некуда, — проворчал я, немного отстраненно глядя в окно. Мы выехали из Кремля со стороны Александровского сада и свернули на проспект Калинина. В будущем его «декоммунизировали» и разделили на Новый Арбат и Воздвиженку. — Но ведь это не повод ничего не делать. Ты мне вот что скажи, Коля, мы можем себе позволить закрыть Кутаисский завод?

— Ты все же хочешь это сделать? — Наедине мы с Рыжковым вполне нормально общались на «ты».

— Если честно — да, — вопрос этой черной дыры, поглощающей материалы и выдающей нагора дерьмо, я поднимал уже не раз, и все время оказывалось, что самое простое в этой ситуации — не делать ничего. Грузины нормально работать не хотят, хотят гнать брак и получать за это зарплату. Завозить русских? Начнется возмущение. Закрыть завод — тоже самое. Вот попытались хозрасчет ввести, ну и результат понятен. А тут еще вопрос сраного «национального престижа», каждой же республике нужно собственное производство выделить, чтобы не хуже других было. Куда не кинь — всюду клин. Сгорел бы завод сам по себе, все бы выдохнули с облегчением.

Вообще иррациональное стремление советских властей создать в каждой республике самодостаточные экономики, производящие и машины, и самолеты, и компьютеры, и вообще все, что только можно придумать, у меня лично вызывало только недоумение. Ну хотят грузины выращивать свои мандарины, вино лить и туристов принимать — пусть занимаются, зачем им что-то более сложное доверять? От каждого же, блин, «по способностям», не можешь срать — не мучай жопу, как говорится.

— А может оно и правда так лучше будет, — мы переехали через Калининский мост и выехали на Кутузовский проспект. Осенняя Москва выглядела еще более серой чем обычно, небо над столицей уже во всю было затянуто свинцовыми тучами, то и дело срывался мелкий осенний дождик, разводя сырость и слякоть. С деревьев потихоньку начинали облетать пожелтевшие листья. С учетом сократившегося дня, все это навевало такую тоску, что в ином случае могло появиться желание выть на луну. Или пить горькую, Луны-то за тучами все равно видно не было. Только невозможность отвлечься от текущих дел и отвлекала, такая вот тавтология, от сезонных изменений за окном. — Это, во всяком случае, выход. Хоть какой-то.

— Я собственно, что тебя позвал… Нужно пробежаться по основным предприятиям Грузии, а лучше всего Закавказья для начала, тот же Ереванский завод работает, будем честны, не лучше Кутаисского, и подумать о возможности их перевода куда-то в более «спокойные» места. Например, Кутаисский завод прекрасно будет себя чувствовать в Таганроге, как мне кажется. Там комбайновый завод уже есть, значит кадры найдутся, ну и все остальное тоже. Переселить из Кутаиси тех рабочих, которые захотят уехать, остальных на месте набрать.

— Не захотят уезжать.

— Сейчас да, — согласился я. Какой смысл уезжать из «богатой» Грузии в нищую Россию, когда и на месте живется хорошо. Вот только с начала 12 пятилетки мы планировали постепенно урезать перекос в снабжении между республиками. За это еще предстояло побороться на Политбюро при окончательном утверждении пятилетнего плана, Алиев, Кунаев и Щербицкий совершенно точно будут против, но я все же надеялся, что тут смогу передавить. — Но, когда снабжение мы нацреспубликам подрежем, заставим жить «по средствам», вот тогда посмотрим, что они запоют.