Мечтают ли андроиды об электроовцах?(сборник фантастических романов)
Шрифт:
Запив пилюлю, он достал ручку и записал.
— Мистер Синиро Ятабе, — прочел мистер Тагоми на листке бумаги.
Он аккуратно вложил его в записную книжку.
— Еще один момент.
Мистер Тагоми изобразил на своем лице внимание.
— Несколько деликатный. Этот джентльмен в стесненном положении. У него почти ничего нет. Некоторые рискованные предприятия в конце его карьеры не привели к успеху. Понимаете?
— И теперь у него нет состояния, — продолжал мистер Тагоми, — а возможно, он вообще живет на пенсию.
— Вот именно. А пенсия чрезвычайно небогатая.
— В нарушение некоторых постановлений правительства Метрополии и его раздутого бюрократического аппарата, — добавил мистер Тогами. — Я понял ситуацию. Пожилой джентльмен получает вознаграждение за консультацию, проведенную у нас, не сообщая об этом в свой пенсионный отдел. Следовательно, мы должны держать его визит в тайне. Им известно только то, что он проходит курс лечения.
— Вы искушены в делах житейских, — пробормотал Бейнес.
Он потер лоб. Пилюля подействовала, что ли? Его стало клонить ко сну.
— Будучи родом из Скандинавии, вы, несомненно, имеете тесный контакт с процветающей Европой. К слову, вы вылетели из Темпельхофа. Там тоже такое отношение? Вот вы нейтрал. Что вы об этом думаете?
— Я не понимаю, о каком отношении идет речь. — признался мистер Бейнес.
— К старикам, больным, ущербным, умалишенным, лишним людям разного рода. «Какая польза от новорожденного ребенка?» — спросил один из известных англосаксонских философов. Я запомнил это высказывание и много раз задумывался над ним. Сэр, от него нет никакой пользы. В общем смысле.
Мистер Бейнес что–то промямлил, что можно было бы расценить как проявление уклончивой вежливости.
— Разве не правда, — сказал мистер Тагами, — что ни один человек не должен быть орудием в руках другого? — Он подался вперед. — Пожалуйста, выскажите свое мнение уроженца нейтральной Скандинавии.
— Не знаю, — произнес мистер Бейнес.
— Во время войны, — сказал мистер Тагами, — я занимал небольшую должность в провинции Китая, в Шанхае. Там, в районе Гонкью, было поселение евреев, интернированных императором и его правительством на неопределенный срок. Их жизнь поддерживалась Международным Красным Крестом. Советник консульства нацистов в Шанхае требовал, чтобы мы вырезали евреев. Я запомнил ответ моего начальника. Вот он: «Это не соответствует арийским представлениям о человечности». Требование было отвергнуто как варварское. Это произвело на меня большой впечатление.
— Понимаю, — пробормотал мистер Бейнес. Он спрашивал себя, куда этот человек клонит. Он насторожился, все его чувства обострились.
— Евреи, — объяснил мистер Тагами, — всегда трактовались нацистами как азиаты, не принадлежащие к белой расе. Сэр, смысл этих утверждений никогда не терялся из виду высокопоставленными лицами в Японии, даже членами военного кабинета. Я никогда не обсуждал этого вопроса с гражданами Рейха, с которыми встречался.
Мистер Бейнес прервал его:
— Что ж, я не немец и поэтому вряд ли могу ответить от имени Германии. Он встал и направился к двери.
— Завтра мы возобновим этот разговор. Извините меня, пожалуйста. Мне сейчас
На самом деле его мысли стали сейчас совершенно ясными. «Нужно убираться отсюда, — решил он. — Этот человек слишком далеко меня затягивает».
— Простите глупость фанатика, — извинился мистер Тагами.
Он тоже направился к двери.
— Философские затруднения ослепили меня так, что я перестал замечать, что происходит с ближним. Сюда.
Он позвал кого–то по–японски, и дверь отворилась. Появился молодой японец, слегка поклонился и уставился на мистера Бейнеса.
«Мой водитель, — догадался мистер Бейнес. — Вероятно, мои донкихотские выходки в полете с этим… как его… Лотце… каким–то образом дошли до японцев через неизвестные мне связи. Жаль, что я разболтался с этим Лотце. Да. Не запоздало ли мое раскаяние? Я вовсе не подхожу для этого, совсем напротив. Ничего общего».
Но потом он подумал, что швед скорее всего так бы и разговаривал с Лотце.
«Значит, все правильно, ничего не случилось. Я что–то стал слишком осторожен, проецирую свою жизнь на другую обстановку. Фактически здесь я могу очень вольно высказываться о многом. И я должен к этому привыкнуть».
И все же его воспитание и привычки восставали против этого. Вся его внутренняя суть противилась этому.
«Раскрой рот, — убеждал он себя, — мели что–нибудь, что угодно, высказывай любое мнение. Ты должен, иначе нечего ждать от операции успеха».
И он выдавил:
— Возможно, ими движут какие–то подсознательные внутренние побуждения, вроде тех, о которых говорит Юнг.
Мистер Тагоми кивнул.
— Да, я читал Юнга. И я понимаю вас.
Они пожали друг другу руки.
— Завтра утром я позвоню, — проговорил мистер Бейнес. — Спокойной ночи, сэр.
Он поклонился, мистер Тагоми тоже поклонился в ответ. Молодой улыбающийся японец вышел первым и что–то сказал мистеру Бейнесу, но он не разобрал, что именно.
— Да? — переспросил Бейнес.
Он снял с вешалки пальто и вышел на крыльцо.
— Он обратился к вам по–шведски, сэр, — объяснил мистер Тагоми. — Он прослушал курс истории Тридцатилетней войны в Токийском университете и был очарован вашим великим героем Густавом Адольфом.
Мистер Тагоми снисходительно улыбнулся.
— Однако совершенно ясно, что его попытки овладеть столь чуждым лингвистическим языком безнадежны. Без сомнения, он пользовался одним из курсов, записанных на пластинки. Он студент, а такие курсы обучения очень популярны среди студентов, вследствие своей дешевизны.
Молодой японец, очевидно, не понял ничего по–английски, поклонился и улыбнулся.
— Ясно, — пробормотал Бейнес. — Что ж, я желаю ему удачи.
«У меня собственные лингвистические проблемы, — подумал он. — Совершенно очевидно».
Боже, студент–японец по пути в гостиницу конечно же попытается заговорить с ним по–шведски. Мистер же Бейнес едва понимал этот язык, и то только, когда на нем говорили совершенно правильно.
«Он все время будет пытаться использовать свой единственный шанс: вероятно, ему никогда больше не поговорить со шведом».