Мечты сбываются
Шрифт:
Баджи и Телли сидели, каждая перед своим зеркалом, собираясь разгримировываться.
— Ну как — жива? — с улыбкой спросила Баджи, едва Фатьма показалась в дверях.
— Жива! — бодро ответила за Фатьму Натэлла Георгиевна, и вслед за ней, переступив порог, смущенно повторила Фатьма:
— Жива!..
Удивительным казалось Фатьме очутиться за кулисами театра среди этих странно одетых людей в гриме.
— Понравилось? — спросила ее Баджи.
Вид Баджи в костюме и в гриме Гюлюш снова привел Фатьму в волнение.
—
И Баджи в ответ — будто и впрямь она спасла Севиль — растроганно промолвила:
— Спасибо!.. — Затем, испытующе глянув в глаза Фатьме, она спросила: — А что ты скажешь о самой Севиль?
— Смелая! Не побоялась мужа… Эх, если б все наши женщины так поступали с такими мужьями, как этот негодник Балаш!
— И ты в том числе — с твоим?
— Я!.. — растерянно переспросила она, не зная, что ответить. — С моим?..
Не отрываясь от зеркала, Телли вставила:
— Не верится, чтоб такой умный, культурный мужчина, как Хабибулла-бек, плохо относился к своей жене!
Еще жила в памяти Фатьмы картина, как увивался Хабибулла подле Телли на выпускном вечере, и уж, во всяком случае, памятен был тот вечер, когда Телли хозяйничала у нее в доме, а она, Фатьма, законная хозяйка, оставалась с детьми в спальне и только подслушивала у двери, подглядывала в замочную скважину, как развлекаются, как веселятся гости.
— Это он с вами такой культурный! — буркнула Фатьма.
— Значит, и его жене нужно перемениться, чтоб муж уважал ее! — бросила Телли в ответ.
Фатьма окинула Телли недружелюбным взглядом: немало горьких минут доставила ей в свое время эта вертихвостка!
— Уж лучше оставаться такой, какая есть, чем быть похожей на этакую!
Кого имела в виду Фатьма, кивнув в сторону Телли, — Эдиль или ту и другую?
— Эдиль, конечно, женщина плохая, и быть на нее похожей — незачем, — заметила Баджи. — Но ведь и оставаться такой, какой Севиль была в доме Балаша, не многим радостней: это все равно, что совсем не жить!
— Для меня стать иной — значит тоже не жить: Хабибулла быстро сживет меня со свету… — ответила Фатьма. — Хоть он и умный, и культурный, — с усмешкой добавила она.
— У тебя есть близкие люди, они тебя защитят.
— Старик отец, что ли? Мать неграмотная? Брат школьник? Они, если б и хотели защитить, бессильны.
Натэлла Георгиевна, молча следившая за разговором, внушительно сказала:
— Есть у тебя, женщина, друзья посильнее, чем отец, и мать, и брат.
— Не знаю я таких…
— То-то, что не знаешь! А советская власть?
— Не станет она возиться с такой, как я, — с дочерью буржуя.
Баджи с укором промолвила:
— Забыла ты, видно, Фатьма, кто недавно о детях твоих позаботился, чтоб они были сыты, одеты, обуты. Не советский ли суд, не советская ли власть?
— Нет, нет, — об этом
— Спасибо тебе за это!
В тоне Баджи послышалась издевка, и Фатьма недоуменно развела руками, словно спрашивая: что же еще могу я сделать?
Натэлла Георгиевна ее поняла.
— Нужно идти по той дороге, которую указывает тебе советская власть, и прежде всего расстаться с этим… — сказала она, брезгливо кивнув на чадру.
Фатьма, сама того не замечая, ответила словами Хабибуллы:
— Для азербайджанки чадра — головной убор, такой же, как в России платок или шляпа.
— Хороша такая шляпа, из-за которой лица не видно!
— У нас к чадре привыкли…
— Многие уже давно отвыкли! Не обижайся, если добавлю: те, кто поумней да посмелей!
— Вам легко так говорить: вы, видать, грузинка. А в чадре ходила моя бабка, и до сих пор моя мать ходит, — упорствовала Фатьма, казалось, забыв все, что только что пережила в зрительном зале.
— А дочки и внучки твои будут ходить иначе!
Много верных, добрых слов услышала в этот вечер Фатьма из уст Баджи и костюмерши.
И только Телли безучастно молчала, любуясь в зеркале своим хорошеньким личиком: стоит ли тратить слова на этакую отсталую гусыню?
Баджи вспомнила, как много лет назад, советуя сестре расстаться с чадрой, Юнус сказал:
— Ну, на что она женщине, эта тряпка?
С какой готовностью откликнулась она тогда на призыв брата! А вот сейчас, в ответ на такие слова, Фатьма лишь угрюмо отмалчивалась, выпятив губы, и нос ее, без того длинный, казалось, стал длинней. Да, видно, и впрямь не все люди из одного теста!
В душе Фатьмы шла борьба.
Вновь, как в зрительном зале, страстно хотелось быть такой, как Баджи, как Гюлюш, как Севиль, когда та бесстрашно кинула чадру в лицо мужу, покинула его дом. Быть такой, как они! Все они уже переболели недугом страха и нерешительности, который до сих пор держит ее, Фатьму, в тисках. Все они давно ходят без чадры и, слава аллаху, живы, здоровы, невредимы. Счастливые! Почему ж только ей одной так трудно, так страшно перешагнуть черту?
— Ну, ладно… Пусть будет по-вашему… — сказала она наконец, измученная сомнениями, и тут же, испугавшись своих слов, торопливо поправилась: — С завтрашнего дня…
Баджи и Натэлла Георгиевна переглянулись. Похоже на то, что Фатьма не хочет их обидеть отказом. С завтрашнего дня? А кто поручится, что завтра, когда дойдет до дела, эта трусиха не передумает? Нет, нет, такие дела нельзя откладывать на завтра!
Баджи решительно поднялась, вплотную подошла к Фатьме, стала лицом к лицу. Тонкие пальцы Фатьмы судорожно сжали края шелковой ткани, окутывающей ее с головы до ног. Мягким, но настойчивым движением Баджи разжала пальцы Фатьмы, сняла с ее плеч чадру, брезгливо отшвырнула в угол.