Мёд для убожества. Бехровия. Том 1

Зенгрим Е.Л.

И на следующей странице виски чуть не встал мне поперек горла.

– Спасибо вам от Бруга, что пихнули его в свой гребаный цех, – начал я, откашлявшись, – но…

– Всегда пожалуйста, сынок, – хохотнула Табита и отсалютовала мне стаканом. Строжка машинально кивнул, не вникая, и продолжил калякать карандашом.

– …но какого беса я теперь «Шваржаг»? – я запнулся; верхняя губа застыла то ли в усмешке, то ли в гримасе отвращения. – «Бруг Шваржаг»?!

– А что? – фыркнула Табита. – По-моему, очень остроумно. С предгорского

это переводится как «черная куртка», ага.

– А звучит как «шваль»! – в сердцах захлопнул я цеховую книжку.

– Что тоже очень тебе подходит, – женщина не улыбнулась, но в ее взгляде отчетливо читалось ехидное удовлетворение. Добив виски одним богатырским глотком, Табита коснулась волос над правым ухом – и между пальцев у нее возникла мятая сигарета.

В висках у меня загудело, пересохло во рту. Под кадыком алчуще екнуло.

– Мастер, – внезапно севшим голосом обратился я к ней, – поделись с подчиненным куревом, а?

– Извини, сынок, – Табита вынула из кармана брюк потертую зажигалку, – каждый вечер я беру себе одну-единственную. Тут недалеко продают поштучно.

– Так можем, э-э, – я облизнул губы, – на двоих растянуть?.. Пополам, как цеховик с цеховиком.

– Извини, – повторила она, зажав сигарету между зубов, – для меня это что-то вроде символа. Успешного окончания дня, ага? А половина сигареты будет значить, что и день успешен наполовину. Согласен с мастером?

Я рывком поднялся из-за стола, громко грохнув стулом. Строжка испуганно вздрогнул, и очки съехали с его узловатой переносицы на самый крючок носа.

– Жмотяра! – рявкнул я.

– Братец Бруг, – аккуратно встрял старик, вновь промокнув платок спиртом, – коли нужно будет обмыться, то бадью, сталбыть, у выхода возьми… И да, энтот твой след на лице…

Кожа будто вспыхнула с новой силой там, где ее погладил кнут Вилки.

– Сам разберусь.

Раздраженно глянув на Строжку, заткнув цеховую книжку за пояс, я мухой вылетел из обеденной. Дожидаться, пока Табита закурит, а по залу поплывет заветный дым, не хотелось. Не ровен час запрыгну на стол и с боем отберу окурок, точно оголодавший дворовый кот – сосиску.

Уж слишком давно я не курил. До дрожи в коленях давно.

***

Сложно нести бадью и одновременно подниматься по лестнице. Ступеньки узкие, а бадья такая гигантская, что я в ней помещусь целиком. Приходится неустанно пялиться под ноги, чтобы не скатиться кубарем вниз, ведь впереди, застилая взор, маячит это необхватное дощатое нечто. А еще воду носить…

Дневной междусобойчик с шишигой дает о себе знать, и я уже вспотел как полёвка. Мда, видел бы меня отец… Добравшись до второго этажа, опускаю бадью на пол, надеясь перевести дух.

И беззвучно ругаюсь. Прямо напротив, облокотившись спиной о дверь моей комнаты, стоит Вилка.

–

От тебя убийственно пасёт. Просто убожество, – презрительно выплевывает она, не поднимая на меня холодных серо-голубых глаз. Вернее, только одного глаза: другой скрыт длинной челкой, зачесанной набок и доходящей до острого подбородка.

– А я-то подумал, день не может стать еще хуже, – парирую я, разминая затекшую поясницу. – Решила, что мне на сегодня недостаточно одного чудовища, и пришла сама?

Как будто мало того, что руки ее скрещены на груди, она еще и ногу в колене сгибает. Узкие штаны из вельвета скрипят и, натянувшись на голени, оголяют изящную лодыжку. Закрытая поза высшей степени.

– Ты слишком высокого мнения о себе, раз думаешь, что мне есть до тебя дело, – Вилка морщит нос. – А мне всё равно… пока ты не выдашь свою гнилую натуру, таборянин.

Она качает головой, и высокий хвост ее волос цвета заледеневшей нивы рассыпается по плечам

– Это очередной комплимент или что? – закатываю глаза и тоже скрещиваю руки на груди. Моя куртка согласно скрипит, точно соревнуясь в музыкальности со штанами девчонки. – Строишь из себя белую и пушистую, а язычок у тебя тоже как у таборянки.

Вилка дует на челку, и та обнажает второй глаз. Как и его брат-близнец, он смотрит на меня с нескрываемой неприязнью.

– Тебе следовало уйти, когда была возможность, – упрекает девушка. – Не боишься, что найду для тебя другой такой ошейник?

– Так хочется меня приручить? – усмехаюсь я. – Что, тётушка Табита не разрешает завести щенка?

– Нет, – она делает шаг мне навстречу, порывисто, как шквал штормового ветра. – Только хочу понять, что нужно сделать, чтобы ты исчез из нашего дома, – Вилка щурит глаза. – Заплатить? Отравить? Зарезать во сне?

– Для начала, красотка, – я вздыхаю, – дать мне вымокнуть в водичке часик-другой. Можешь потереть работяге Бругу спинку, если нечем заняться.

В ответ она неестественно смачно, по-мужски сплевывет на пол.

– Так я и думал, подруга, – я пожимаю плечами. – Кажется, любезности кончились.

Подхватив бадью на руки, я ровным шагом направляюсь к двери. Вилка настороженно, как дикое животное, обходит меня полукругом и оказывается сзади. Я же пытаюсь нащупать ключом замочную скважину.

– Зачем ты вытащил Лиха? – вдруг спрашивает она.

– Чего? – переспрашиваю я, ковыряя дверь. – Не знаю. Надо было бросить его помирать там, что скажешь? А тут Бруг что-то… – ключ проникает в отверстие, – сглупил.

– И это всё? – скалится она, вновь недоверчиво скрестив руки. – Единственное, что держит здесь таборянина, это его таборянская тупость?

Дверь поддается с натужным скрипом, и я заталкиваю бадью внутрь.

– А еще жратва, теплая постель и его таборянская Цепь, – заканчиваю я, обернувшись к Вилке лицом. – Бругу жу-у-утко дорога его Цепь.