Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
Ложи уже заполнены. Слышится музыка. Это приехал шах. Гудки автомашин сливаются со звуками духового оркестра, раздаются слова военной команды. Сарбазы берут на караул.
— Здравствуйте! — слышу я медовый голос нашего хозяина Таги–Заде. Он стоит под самой ложей, рядом с ним — пожилой, представительный иранец в хорошем сером костюме.
— Здравствуйте, уважаемый Таги–Заде. Рад вас видеть, как здоровье?
— Благодарю, пока хорошее.
— Где вы разместились? — спрашиваю я.
— Вот здесь, рядом с вашей ложей. Господин Шаегани был так любезен, что пригласил
Мы раскланиваемся.
— Очень рад нашему знакомству, уважаемый полковник, — говорит Шаегани на отличном русском языке. — Я уже имел удовольствие видеть вас в субботу на этом шумном скандале в меджлисе.
Лицо его мне незнакомо.
Чувствуя это, господин Шаегани поясняет:
— Я был с госпожою Барк, когда вы проходили через вестибюль…
— …Господин Шаегани — поэт, журналист и владелец газеты «Ахбаре Кешвар» («Вестник страны»), — важно говорит Таги–Заде.
Они протискиваются сквозь толпу и занимают рядом с нами ложу. Нас отделяет только низенький барьер.
На поле появляются судьи. Двое американцев и один англичанин. Вдалеке, в окружении военных, вижу светлое платье мистрис Барк. Ветер треплет ее золотые волосы. Дальше ряд мужских и женских голов. В ложе шумно и весело. Иногда до нас долетают отдельные возгласы и смех «леди и джентльменов», заполнивших ложи.
Я вижу, как бинокль госпожи Барк на секунду останавливается на нас. Не отнимая бинокля от глаз, она приветственно машет нам и затем переводит бинокль дальше.
Трибуны и проходы заполнены. Американские солдаты свистом и топаньем выражают свое нетерпение. Ни присутствие самого шаха, ни Шварцкопфа и Мильспо не расхолаживает их. Иранцы терпеливо сидят на своих местах, с любопытством озираясь по сторонам. Фоторепортеры и два–три кинооператора наводят свои объективы на зрителей.
Один из журналистов, бесцеремонно расталкивая столпившихся внизу зрителей, пытается заснять шахскую ложу. На веснушчатом лице этого верзилы самое развязное и тупо–самодовольное выражение. Выбирая наиболее удобное положение, он все ближе подбирается к ложе шаха.
— Уберите этого болвана! — довольно звучно раздается из ложи господина Мильспо.
Журналист со своим фотоаппаратом под смех и свист зрителей уже оттиснут военной полицией за линию лож.
— Вы, вероятно, никого не знаете из нашей знати? — нагибаясь к моему уху, шепчет господин Таги–Заде, — вам это будет интересно. Поглядите в ложу его величества, шаха…
Я взглянул. У барьера, положив всю в перстнях ручку на красный бархат обивки, сидит темно–смуглая, красивая молодая девушка в светлом европейском платье.
— Это — ее высочество, принцесса Ашраф, или, как называют ее европейцы, «Смуглая принцесса», сестра его величества шаха, — шепчет Таги–Заде, — рядом с нею, та, что в розовом, ее сестра принцесса Шамс. Они обе только неделю назад прибыли из Америки и на возвратном пути заехали в Кейптаун за своей матерью, супругой Реза–Шаха, которая тоже возвратилась в Иран
— Хороша, но дама, что сидит во втором ряду, вон та, с лорнетом в руке, несравненно лучше, — отвечаю я.
Господин Таги–Заде тихо смеется.
— У вас прекрасный вкус, господин полковник. Да, она совершенная красавица.
Из глубины ложи показалось тонкое красивое лицо молодого шаха с большими, равнодушными глазами. Улыбнувшись кому–то из сидевших невдалеке англичан, он провел взором по трибунам и снова исчез в полутьме ложи.
Заиграли трубы, раздался звук горна. Все стихло, смолкли неугомонные американские фоторепортеры.
На футбольное поле выбежали команды: англичане в коротких оранжевых трусах и таких же майках и американцы в синих майках и белых трусах. Свист, аплодисменты и рев толпы встретили их.
Воздух был чист и ясен. Солнце уходило на запад, приближался вечер.
Уже произошла жеребьевка и вратари заняли свои места.
Я взглянул в сторону, где сидела госпожа Барк. Журналистка, откинувшись назад, что–то с жаром говорила офицеру. Я навел бинокль — сомнений не было. Госпожа Барк разговаривала с капитаном Хартли, тем самым Хартли, который совсем недавно был задержан нами в Фирузкухе.
Я не принадлежу к классу болельщиков футбола, хотя несколько раз до войны бывал на стадионе «Динамо», когда выступала команда ЦДКА. Я видел, как волновались зрители, как переживали они промахи и ошибки своих любимцев, каким радостным гулом одобрения встречали удачный удар в ворота противника. Мне было понятно их волнение, но всегда меня радовало то честное, беспристрастное отношение, каким наш зритель отмечал успехи и другой, удачно игравшей команды. Даже больше, на международных играх в Москве я был свидетелем, как любой хорошо и красиво забитый противником гол в наши ворота вызывал аплодисменты и одобрительный шум на трибунах.
Ничего подобного не было здесь. С самого же начала сотни американских глоток разразились воплями.
— Лупи его по ногам, Джон!.. Валяй, валяй, Тед!.. Бей по воротам, скотина, куда лупишь в сторону!.. Крой этих лондонцев, кроши их, Джонни!.. — неслось отовсюду, и даже флегматичный Шварцкопф, вынув изо рта сигару, что–то выкрикнул из своей ложи.
Англичане были спокойней. Правда, их солдаты время от времени подбадривали своих игроков, но эти возгласы потонули в воплях и реве американцев.
Один из форвардов англичан с левого края головой забил мяч в сетку американских ворот. Принцесса Ашраф оживилась. Подавшись вперед, она энергично зааплодировала англичанам. Аплодисменты англичан и нескольких иранцев потонули в буре негодующих воплей возмущенных неудачей американцев. По полю уже снова бегали игроки, мяч летал по всем направлениям, фоторепортеры щелкали своими аппаратами, а гул на трибунах не смолкал. Это американцы орали, бранились, свистели, топали ногами и хором скандировали возгласы поощрения своим игрокам.