Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
Шкаф был невелик, темен, платья девушки довольно густо висели в нем, и я, боясь шелохнуться, прижавшись в углу, ждал минуты, когда Эвелина Барк, наконец, удалится к своим гостям.
Резкий стук насторожил мое внимание. Совсем близко от себя я услышал ее шаги, прерывистое дыхание и шум отодвинутого стула, передвинутой и потом вновь поставленной на место ширмы. Было ясно, что мистрис Барк что–то искала или осматривала в комнате Зоси. Негромко стукнул ящик стола, очередь была за шкафом. Еще секунда, — и она распахнет дверцы шкафа и, к своему немалому изумлению, извлечет меня. Волосы, как говорится в романах, готовы были зашевелиться у меня на голове от этой малоприятной перспективы.
Снова быстрые шаги, резкое движение — стукнуло раскрытое
В дверь постучали, и я услышал негромкий, полный понятного мне трепета, милый голос Зоси.
— Моя госпожа, все готово. Я прошу ваших дальнейших указаний.
Бедная девочка! Воображаю, как билось ее маленькое, взволнованное сердце все эти минуты, которые она провела в гостиной.
— Благодарю вас, Зося! Теперь пойдемте. Я останусь с гостями, вас же прошу пройти к госпоже Янковецкой и передать ей мою записку. Сейчас девять часов, гости разойдутся к двенадцати. Вы не торопитесь и поскучайте эти три часа у мисс Генриэтты. Я пишу ей об этом. В двенадцать позвоните мне, и я пошлю за вами авто… Но только позвоните обязательно…
— Да, сударыня… я позвоню. Вы разрешите мне переодеться?
Я похолодел. Как она могла сказать это, зная, что я нахожусь в шкафу вместе с ее платьями.
— Нет, этого не надо. Госпожа Янковецкая одна, и вы можете пойти к ней в этом же платье.
— Слушаюсь, сударыня.
Спустя минуту щелкнул выключатель. Ключ дважды повернулся в замке. В коридоре стихли удаляющиеся шаги женщин, и я остался один в темной комнатке Зоси, запертой госпожой Барк.
Минут через пятнадцать убедившись в том, что вокруг все тихо, я осторожно вылез из своего убежища. Оставаться в комнате и ждать возвращения Зоси было нелепо. Единственный выход — окно. Акробатом я никогда не был, но спорт любил и еще не забыл упражнений на кольцах и турнике. Сейчас все это должно было помочь мне. Держась вдоль стены, я добрался до полураскрытого окна. На дворе было темно. Отсветы улицы еле пробивались сквозь деревья сада. Я бесшумно раздвинул створки окна. Огни у подъезда дома были погашены, тени сада ближе надвинулись к дому. Повиснуть на руках и потом спрыгнуть вниз было бы не трудно, на фронте приходилось делать вещи и посложней, но черт возьми, идя сюда, я не выяснил, что находится внизу. Хорошо, если двор, а если ограда или палисадник? Ведь я мог попасть на острие изгороди или с грохотом свалиться на жестяную крышу. Я нащупал ногами карниз, он был широк. Держась за подоконник и уже собираясь спускаться вниз, я услышал через неплотно закрытое окно несколько слов, заставивших меня насторожиться. Соседнее окно было затянуто шторой, но слабый свет пробивался сквозь него. Осторожность требовала немедленного моего исчезновения, но какой же солдат, попав в самое логово своих врагов, не постарался бы узнать их планы и намерения. Держась за выступы стены, я продвинулся по карнизу. Шум голосов явственнее долетал до меня. Я стал разбирать отдельные слова. Говорили по–английски.
— …Это обстоятельство начинает беспокоить меня… — голос человека, говорившего эти слова, был мне очень знаком.
Сквозь неплотно прикрытые шторы я узнал маленького человечка. Прохаживаясь по комнате, он курил сигару, поминутно стряхивая пепел.
— …По моим соображениям, Годлевский, или будем называть его Смитом, уже давно должен быть в Лондоне, но… — тут он снова стряхнул пепел, и я с удивлением заметил, что мой старый знакомый держал сигарету в левой руке, — ни я, ни разведывательное бюро генерала Андерса не получаем о нем никаких сведений… Что это значит? Или Смит убит, или погиб в пути от какой–либо случайности, непредвиденной в военной обстановке…
— Не могли его немцы ликвидировать, — услышал я чей–то голос.
— Нет! Я имею сведения, что он добрался до них и должен был из Берлина отправиться в Лондон.
— Так значит он появится, — снова сказал невидимый мне человек.
— Не думаю… Группировка немцев в этом районе разбита, штабы уничтожены, захвачены пленные. И если Годлевского
Сайкс, бросив окурок в пепельницу, зажег новую сигару левой рукой. Я не ошибся, он был левшой.
— Это, конечно, моя вина, — все так же прохаживаясь, заговорил он. — Мне не следовало выпускать его живым, но ликвидации Годлевского помешала войсковая немецкая разведка. Он был нужен немцам, и я должен был удовлетворить их.
— Так что же делать? — услышал я голос Барк.
— Подождать еще несколько дней. Я запросил германское Нахрихтенбюро. Если спустя пять дней Годлевский — Смит не найдется, надо будет считать, что он провалился, а это, как вы сами понимаете, грозит крахом всей нашей работы здесь.
— Значит, надо ускорить ее финал, — сказала Барк.
— Ответят ли немцы? — спросил молчавший до сих пор лейтенант.
— Ответят!
— Прошу к столу, — пригласила хозяйка. — Вот чай, кекс, сандвичи, тартинки. Вино и фрукты тут же… Каждый обслуживает себя.
Человек, бывший невидимым мне, поднялся и сел возле хозяйки. Это был хорошо одетый лет пятидесяти господин с перевязанной головой и кровоподтеками на лице.
Сайкс налил себе полстакана вина и, продолжая прохаживаться, стал маленькими глотками пить вино.
— Я думаю, что пора кончить историю с улицей… — сказала мистрис Барк.
Она назвала ту самую улицу, на которой находился наш дом.
— Мне не очень нравится все то, что так хорошо было составлено на бумаге вами, сэр Джефри, — обращаясь к Сайксу, продолжала она. — По–моему, ни одна из так красиво составленных вами затей не удалась.
Сайкс остановился и, глядя на нее, спокойно потягивал вино. Бокал он держал в левой руке.
— Да… я не вижу положительных результатов ни от микрофона, установленного там… порою я даже думаю, что он служит не нам, а противной стороне…
— Почему вы это думаете? — спросил Сайкс.
— Мне кажется подозрительной безобидная болтовня тех людей, за которыми мы следим. Насколько я знаю, они не так наивны и легковерны, я уже говорила это и повторяю и сейчас. Не нравится мне и письмо, привезенное вами к этой глупой польской гусыне. Что оно дало нам? Наши усилия завлечь при ее помощи полковника свелись к тому, что она влюбилась в него…
— Это интересно. Вы уверены в этом, Эви? — снова наливая себе вина, спросил Сайкс.
— Уверена! Еще немного и она совершенно потеряет голову от любви и тогда…
— …Тогда она вообще потеряет ее, — отхлебнув глоток, спокойно сказал Сайкс. — А какие у вас основания, дорогая, для этого?
— Я их скажу после. Почему вы не пьете чай, мистер Кожицин? — обратилась она к забинтованному человеку.
— Благодарю! Я не люблю горячий, — ответил тот.
— И это все, Эви? — спросил Сайкс.
— Почти все.
— Ну, так я думаю, что у вас несколько взволновано воображение. Я лучше знаю господ, о которых ведется речь. Информация ваша не точна. Ведь я сам был на русском Западном фронте… — И он назвал город, в котором впервые явился ко мне, — у этого полковника. Наши осведомители очень польстили ему, описывая его, как умного и энергичного человека. Разве он не был одурачен моим детски–неправдоподобным рассказом о доме, в котором появляются привидения?.. И счастье, вернее, случай спас его. Они опоздали, как это вообще принято у русских, к назначенному времени, и взрыв произошел без них. А история с женщиной–врачом, подосланной к нему? Разве умный и опытный разведчик допустил бы такую оплошность? Нет, дорогая и очень умненькая госпожа Барк, он далеко не таков, каким рисует его наше информационное бюро. Он вреден нам в другом. Они оба, со свойственными русским коммунистам настойчивостью и упорством, сделали в короткий срок то, что другие не смогли бы в полгода. Судя по данным, получаемым мною из точного источника, вся дорога от Тегерана и до Бендер–Шаха неуязвима. Русские превратили ее в крепость. Возможно, что вскоре нам вообще придется прекратить работу, — так она начинает делаться бесполезной.