Мегафон
Шрифт:
— Что за история?
— Понятия не имею, — нахмурился Канарелли, приглаживая свои и без того прилизанные черные волосы и поглядывая на дверь.
— Может, еще подоить хочет, — высказал предположение Ланг.
Канарелли поднял руку, плечо и бровь:
— Не знаю, у полиции нет никакой системы, только поэтому она не отбирает у нас хлеб.
— Удивляюсь, что вы дали ему уйти живым, — сказала Элла.
Элла положительно становилась привлекательнее Сибиллы.
— Пойдем, потанцуем, — предложил Канарелли, —
Девушка положила сумочку на стол, взяла носовой платок и встала из-за стола. Мистер Канарелли обнял ее за талию. Она была одного с ним роста, и глаза ее сдержанно улыбались ему прямо в глаза. Щека к щеке скользили они по навощенному паркету, плавно приподымаясь на носках и поворачивая под прямым углом на поворотах.
— Как вы хорошо танцуете! — шепнула Элла. — Гораздо лучше, чем Ланг.
— Я удивляюсь, что вы не поищете себе лучшего кавалера, — прошептал в ответ мистер Канарелли.
Элла откинула голову, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Что вы хотите сказать, Джо?
Мистер Канарелли пожал плечами, улыбнулся, подвел свою даму к столику возле двери, обменялся несколькими словами с сидевшими за ним людьми, оставил с ними Эллу и удалился.
В мужской комнате мистер Канарелли уселся в кресло, с которого мог видеть не только входную дверь, но и собственное отражение в зеркале. Вскоре появился О’Шин и прошел в мужскую уборную. Мистер Канарелли последовал за ним в пустое, выложенное белым кафелем помещение. Внушительная фигура в синем мундире возвышалась над маленьким рэкетиром в черном смокинге.
— Слыхали вы, что на нас с вами подана жалоба? — спросил полисмен.
— Кой чорт? Нет, не слыхал. Кто же это наябедничал? Уж не старая ли карга?
— Нет, это крауземановская барышня. Подписалась, как близкий друг миссис Эстовиа.
— Так это она? Барышня от босса?
— Да, она самая.
Канарелли начинал догадываться.
— Значит, она же и насплетничала… — Он ткнул пальцем в полисмена. И вдруг понял, что поступил несправедливо, перебив котлы и вылив сироп ни в чем неповинной старухи. — Ах, чорт возьми! — с досадой пробормотал он. — Нужно шевелить мозгами раньше, чем действовать… Кому эта барышня подала жалобу?
— Пфейферману.
— Ну, Пфейферман свой человек.
— Да вы не понимаете, — нетерпеливо махнул рукой О’Шин. — Эта барышня водится с мистером Каридиусом, которому босс одолжил машину с мегафоном.
— Ну, подумаешь… что стоит дать машину…
— Господи, твоя воля! Да ведь он же выбран в Конгресс! Прошел большинством в две тысячи голосов.
Щуплый человек даже перестал смотреться в зеркало и воззрился на полисмена с ужасом и возмущением.
— Разве не за Бланка голосовали?
— За Бланка, а потом нам велели еще раз проголосовать за этого, за Каридиуса.
— Что же — разрыв?
— Нет,
— Кто этот Каридиус, каким образом он…
— Не знаю… похоже на то, что будут перемены.
— И мне придется снова сторговываться с полицией, судьями и всеми прочими?
— Все началось с этой проклятой «Лиги независимых избирателей». Должно быть, такая уж вонь пошла, что босс решил немного проверить… пусть, мол, газеты покричат о реформах… и начали они с меня и с вас.
— Зря вы сегодня вздумали доить меня, — с озабоченным видом проворчал Канарелли. — Вы свое давно получили, чего ради вы пришли приставать?
— Ну, уж чего теперь поминать… хотите получить свои деньги обратно, что ли?
— Н-нет. Обратно я не возьму. Это не в моих правилах.
— Я и не думал, что возьмете. Знаете что: отчего бы вам не смыться из города на денек-другой?
Канарелли взглянул на своего собеседника:
— Сплавить меня хотите? Шкуру спасаете?
— Я все-таки свой человек. А вам пришлось бы сговариваться с другим. Да ведь еще какой попадется.
— А вы знаете, во что мне обойдется, если я выеду из города и на несколько дней приостановлю свою работу?
— Знаю, знаю, не дешево, — вздохнул О’Шин. — И зачем только я ввязался в это дело? Да вы уж больно покладистые ребята, — добавил он, словно оправдываясь..
— Не всегда мы будем такими покладистыми, — буркнул рэкетир и тут же спохватился: — все-таки сначала надо хорошенько разузнать, чем это нам грозит, а потом уже действовать. Я дал маху со старухой Эстовиа только потому, что поторопился.
— Что же вы думаете делать?
— Поговорить с боссом. Может, придется пожертвовать одним из наших, чтобы вы, фараоны проклятые, имели что предъявить.
— Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет! А как вы доберетесь до босса?
— Пошлю своего адвоката.
— Правильно… и дайте мне знать, что скажет Мирберг.
— Так, но… — Канарелли сделал выразительную паузу: — Адвоката ведь надо смазать…
— Ну и смажьте.
— Но ведь пошлю-то я его главным образом ради вас.
Полицейский пристально посмотрел на рэкетира.
— Да вы скажите прямо: вернуть вам ваши проклятые одиннадцать долларов?
— Кой чорт! Одно к другому не имеет никакого отношения. Тут ваша доля должна быть не меньше пятидесяти. Конечно, если вы не хотите, могу бросить все дело.
О’Шин уставился в пол, затем проговорил с мрачным пафосом:
— Боже, покарай рэкетиров, которые одной рукой дают, а другой отбирают… — Он стал шарить по карманам.
Внезапная идея осенила Канарелли. Он подумал: Почему бы не организовать «Общество защиты полисменов» и заставить полисменов платить взносы вместо того, чтобы их подкупать? Он вышел в коридор и вызвал по телефону здание суда — добавочный 1300.