Мегафон
Шрифт:
Каридиус растерялся:
— Послушайте, Конни, откуда вы все это узнали?
— Ко мне прибежала Паула Эстовиа… она плакала и все говорила, что я погубила торговлю ее матери.
— Кто погубил?
— Я.
— Каким образом?
— Ну, если хотите, отчасти это так и есть. Я пожаловалась О’Шину, что Канарелли вымогает деньги у миссис Эстовиа.
— А, понимаю! О’Шин взгрел Канарелли за шантаж, а Канарелли обозлился и разнес лавчонку миссис Эстовиа?
— Примерно, так… но не совсем… О’Шин отправился к Канарелли и потребовал у него половину того, что он получил с миссис Эстовиа… вот каким образом
— Ну и ну!
— Слушайте, я сейчас подам жалобу на обоих, а потом приду к вам, и мы подумаем, что дальше делать.
— Хорошо. Я буду ждать вас.
Каридиус повесил трубку, все еще не придя в себя.
Иллора начала:
— Значит, эта женщина придет к тебе сегодня во второй раз?
Каридиус не ответил на укоризненный вопрос жены.
— Знаешь, милочка, из-за Конни Стотт семья сиропщиков попала в беду.
— Что она учинила? Сбежала с хозяином?
— Ничего подобного: она пожаловалась полисмену на шантаж.
— А сюда она зачем придет?
— Нам нужно поговорить о наших делах.
— О каких таких делах?
— Видишь ли, у Конни возник план, который может дать нам много голосов.
— Вам! Вы что, по одному списку баллотируетесь?
— О господи! Нам, то есть нашей «Лиге»… мне…
— Почему этим не может заняться кто-нибудь из мужчин?
Каридиус в отчаянии воздел руки:
— Да потому что… мужчины ничего… об этом не знают. Да им и в голову не пришло бы ничего подобного. Каждый мужчина в Мегаполисе понимает, какое безумие возбуждать дело против рэкетиров, да еще и против полиции… но, чорт его знает, может быть, именно смелость такого поступка… вернее, не смелость, а наивность… Если вечерние газеты протрубят об этом, я и в самом деле могу получить кучу голосов. Никто, как женщина… только им случается, разбрасывая ногой камешки, попасть на золотую жилу.
— Генри Каридиус, как это надо понимать: в лестном или нелестном смысле для мисс Стотт?
— Право, милочка, искреннее мнение мужчины о женщине всегда смесь того и другого.
Иллоре это не понравилось, но она промолчала.
— Что же это за золотая жила, которую открыла мисс Стотт?
— Она подает в суд на Канарелли за шантаж и на одного полисмена за шантаж шантажиста. Получается страшная каша. Конечно, все более или менее знают о таких делах, но здесь все это разыгралось у Конни, так сказать, под носом, и она обозлилась. Я думаю, каждый на ее месте обозлился бы, если бы увидел это воочию.
— Да об этом каждый день пишут в газетах.
— Пишут, конечно, но тут есть разница. Газета — своего рода развлечение, и чем страшнее история в ней рассказывается… тем, скажем прямо, нам интереснее. Все равно, как в театре… мы предпочитаем драматические ситуации… и в газетах мы любим тоже… мелодраму.
В голове Каридиуса мелькнуло что-то вроде философского умозаключения: взаимное воздействие общественных вкусов на печать, и печати на общественные вкусы; тысячи поверхностно подготовленных читателей, которых ежегодно выпускают школы и колледжи… но Иллоре, понятно, дела нет до таких рассуждений; ей даже и не понять их.
Раздался звонок.
Иллора опять разъярилась.
— Ну вот! Уже прискакала! — зашипела она.
— Но действовать-то надо быстро, и, прежде
Горничная Лула уже была в передней. Когда она открыла дверь, Каридиус и его жена увидели полисмена. Его физиономия сияла. При виде Каридиуса он козырнул.
— Сэр, — сказал он, — Сам просит вас пожаловать к нему.
— Сам?
— Босс, мистер Крауземан.
Каридиус в полном изумлении смотрел на полисмена.
— Вы, кажется, постовой О’Шин?
— Да, сэр.
У Каридиуса мелькнуло подозрение, что Конни Стотт уже подала жалобу, и теперь его хотят убрать с дороги. Но это, конечно, было вздорное предположение.
— Вы не знаете, что ему от меня нужно?
О’Шин пожал плечами.
— Откуда же мне знать, сэр. — И добавил с усмешкой: — Я вам больше скажу: навряд ли вы сами это будете знать, даже после того, как побываете у него…
Снова шальная мысль мелькнула в голове кандидата: может быть и в самом деле, как думал Мирберг, Крауземан решил порвать с Бланком. Отдаленная надежда на возможность поддержки Крауземана привела Каридиуса в волнение, и перед ним замаячила тень невероятной, ошеломляющей перспективы. Он сказал полисмену:
— Я сейчас позвоню мистеру Крауземану, что приду.
— Нет, нет, лучше не звоните сэр, — поспешно возразил полисмен, — да вам к нему и не дозвониться, он сам не подходит, надо сначала сговориться, когда ему звонить.
Каридиус кивнул головой.
— Хорошо, я сейчас вызову такси и поеду.
— Я приехал на такси, — сказал О’Шин, — и велел шоферу подождать. Можете взять машину, сэр, а я пройду пешком к себе в отделение.
7
Такси то подвигалось вперед, то останавливалось в ожидании сигнала светофора, а мистер Генри Ли Каридиус, сидя в машине, старался представить себе, что могло заставить Крауземана вызвать его. Он даже не был знаком с Крауземаном. Приходила в голову мысль о происшествии с семьей Эстовиа, но вряд ли босс уже успел узнать об этом. Еще и чернила, должно быть, не высохли на жалобе, поданной мисс Стотт. Но Каридиус знал, что подобного рода дела непременно проходят через руки Крауземана, потому что политический босс — это своего рода посредник между представителями закона и рэкетирами. Тут Каридиус как будто нащупал разумное объяснение: полисмен шантажировал шантажиста, рэкетир, несомненно, пожаловался Крауземану, и тот вызвал Каридиуса, чтобы исподволь расспросить его. Другими словами: Крауземан собирает свидетельские показания по делу. Происходит нечто вроде неофициального судопроизводства, цель которого восстановить если не справедливость, то равновесие в мире мошенников.
Но воображение Каридиуса было так разгорячено, что он не успокоился на этой вполне правдоподобной версии, а предпочел баюкать себя надеждой, что ввиду предстоящей шумихи вокруг затеянного мисс Стотт процесса, Крауземан счел выгодным притти к соглашению с «Лигой независимых избирателей». И поскольку такое объяснение было наиболее желательно для Каридиуса, он в конце концов на нем и остановился.
Такси подъехало к старому, почтенного вида каменному дому, обращенному фасадом к небольшому городскому парку, полному цветов и тщательно подстриженных деревьев.