Мегафон
Шрифт:
— Я хочу сказать… допустимо ли, чтобы именно ваш банк открывал мне кредит?
Финансист облегченно вздохнул:
— Ах, вот оно что! Что же вы сразу не сказали? Но, дорогой мистер Каридиус, в списке наших почтенных клиентов значатся сенаторы, дипломаты, министры и члены Верховного суда — лучшие люди Америки. На этот счет не беспокойтесь. Вы попадете в прекрасное общество. Повидимому, у вас нет представления относительно суммы, которую вы хотели бы вложить?
— Нет.
— Что ж, прекрасно. Предоставьте это банку. Вероятно, у вас
— У меня… у меня очень мало наличных денег.
Мистер Литтенхэм отмахнулся от этого замечания.
— Об этом позаботится Уэстоверский банк.
— Но какое обеспечение я предоставлю банку?
— Мистер Каридиус, ценные бумаги, приобретенные для вас, останутся в банке в обеспечение вашей задолженности. И помимо, и сверх этого материального залога, банку будет служить обеспечением ваше незапятнанное имя, мистер Каридиус.
26
Когда свиданье достопочтенного Генри Ли Каридиуса с хозяином Пайн-Мэнор закончилось, Мэри Литтенхэм велела привести из собачника Раджу и пошла провожать своего гостя до границы поместья.
Каридиус все еще испытывал какое-то головокружение после многообещающего разговора с финансистом. Он молча шагал рядом с молодой хозяйкой по направлению к греческому портику, белевшему среди сосен. Когда они огибали дом, кто-то окликнул их с террасы и мисс Литтенхэм в ответ помахала рукой.
— Не понимаю, как это люди могут проводить всю свою жизнь за игрой, на скачках, в театрах и на выставках, в то время как подлинная… вы меня понимаете… подлинная жизнь сама так сложна и так заманчива.
— Конечно, конечно, — с готовностью согласился Каридиус.
— Все это… — Она широким жестом повела рукой, как бы охватывая все вокруг, — в сто раз сложнее и интереснее, чем какая-нибудь… скажем, игра. Банки… пресса… заводы военного снаряжения… политика местного масштаба… политика в Вашингтоне. Не правда ли, когда представляешь себе, как папа держит все это в руках, рекорды какого-нибудь чемпиона кажутся детской забавой?
Каридиус кивнул головой.
— Может быть, за вашим желанием изучить все отрасли, которые контролирует ваш отец, тоже кроется спортивный интерес?
— Возможно… Но, видите ли, отец все это создал, и мне хотелось бы сохранить все и даже приумножить, если сумею… Вам это непонятно, мистер Каридиус?
— Я вполне понимаю вас, — убежденным тоном заявил достопочтенный Каридиус, захваченный этой атмосферой могущества и богатства и чистосердечно забыв об однокомнатной конторе в «Лекшер-билдинг», которую снимал для него дядя.
— Меня так редко понимают… Да, в сущности, я редко делюсь с кем-нибудь своими мыслями. Помните тот день, в Вашингтоне, когда я сказала вам, что хотела бы последовать примеру Берты Крупп? Мне так неловко было после этого разговора. Я упрекала себя: чего ради ты наговорила ему все это?
Каридиус
— Так вот почему вы после того стали такой замкнутой!
— Я не знала, что это заметно.
— Когда я после нашего разговора ушел из канцелярии… то есть, когда я уходил…
— Ну и что ж?..
Каридиус замялся:
— Нет, нет… ничего…
— О, мистер Каридиус! — воскликнула девушка, словно мучимая любопытством. — Не заставляйте меня теряться в догадках!
Каридиус сказал смущенно:
— Простите, я не подумал…
— Ну, теперь поздно… договаривайте.
— Но я не могу вам сказать, что я тогда подумал… Мы не настолько близко знакомы… я перестал бы уважать себя…
— Несомненно. Ни один человек не может высказать свои сокровенные мысли и сохранить уважение к себе — в этом и состоит проблема морали. Если солжешь, пропало самоуважение, а если не солжешь — тоже пропало. А потому не бойтесь и говорите: все равно одно на одно выходит.
Каридиус откашлялся:
— Ну, хорошо… хотя это и очень… так вот, когда я уходил в тот день из канцелярии… меня в коридоре ждал Бинг… вы, должно быть, не помните…
— Нет, помню.
— Так вот… я чуть было не… не поцеловал вас на прощание… Только не поймите меня превратно, — добавил он торопливо, — это было совершенно импульсивно… Я не хотел оскорбить вас…
Мисс Литтенхэм взглянула на него и молча подошла к белому карнизу. Она остановилась у мраморной лестницы и все так же молча стала смотреть на пруд.
— Вы не обиделись? — смущенно спросил Каридиус.
— Нет, конечно… но вот вам и причина, почему я решила быть более сдержанной.
Каридиус с трудом перевел дыхание. Он взял ее руку, лежавшую на мраморных перилах, с таким чувством, словно, овладев этой рукой, он легче поймет ее:
— Вы хотите сказать… что и вы…
— Мне кажется, что в нашей эмоциональной жизни мы должны поступать импульсивно… Как вы думаете?
— Конечно.
— По-моему, это и значит поступать морально… Как по-вашему?
— Мэри, вы знаете, что и я так думаю.
После столь неожиданного поощрения Каридиус протянул было руки, но мисс Литтенхэм отстранила его.
— Нет, не надо… не сейчас, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — Обнимать и целовать умеет всякий, а вот поговорить мало с кем можно. Я знаю, конечно, для вас, мужчин, все остальное неважно…
— Скажите мне, чего вы хотите? — спросил Каридиус, поднося ее руку к губам.
— Давайте поговорим… поговорим о нас с вами.
— Что же можно сказать о нас?
— Не особенно много.
— Мы одни на свете… дом с башнями, пруд, сосны — все это лишь зеленая с серебром рамка вокруг нас.
— Под прудом есть комната.
— …Что?
— Комната… подземелье. Папа велел ее сделать.
— Зачем?
— Он, кажется, боится забастовки рабочих, возмущения вкладчиков банка, революции… это убежище на крайний случай.