Мелкий бес
Шрифт:
Гадкий и страшный приснился Передонову сон: пришел Пыльников, стал на пороге, манил, и улыбался [нахально]. Словно кто-то повлек Передонова к нему, и Пыльников повел его по темным и грязным улицам, а кот бежал рядом и светил зелеными зрачками… [Потом они пришли в тесную каморку, и Пыльников засмеялся, обнял Передонова, и стал его целовать.]
[На другое утро Передонов не мог понять, что было во сне, и что наяву. Особенно страшило, что с ним бегал кот. Очевидно, надо сказать директору о проделках Пыльникова, и как можно скорее, а то донесут другие, —
Хрипач, убедясь в том, что Пыльников — подлинно мальчик, не успокоился на этом. Надо было решить вопрос, откуда же возникло странное подозрение. Два предположения представились ему: первое, что Передонов сходит с ума, и второе, что кто-то пустил глупую молву с какой-нибудь целью, — напр(имер), Грушина, со злости, что ей не разрешают держать гимназистов. Оба этих предположения надо было проверить. Поэтому Хрипач с любопытством посмотрел на входящего к нему Передонова.
Похож на помешанного — подумал он, увидя следы смятения и ужаса на тупом, сумрачном лице Передонова.
— А, кстати, Ардальон Борисыч, — заговорил он сухою скороговоркою, — я имею к вам претензию. Каждый раз, как мне приходится давать урок рядом с вами, у меня голова буквально трещит, — такой хохот подымается в вашем классе. Не могу ли я вас попросить давать уроки не столь веселого содержания?
— Я не виноват, — сердито сказал Передонов, — они сами смеются. Нельзя же все о букве — — да о сатирах Кантемира говорить, иногда и скажешь что-нибудь, а они сейчас зубы скалят. Распущены.
— Желательно, чтобы работа в классе имела серьезный характер, — сухо сказал Хрипач. — Впрочем, об этом мы еще поговорим. А теперь могу вам сообщить, что я видел Пыльникова, и имел возможность убедиться, что это — настоящий мальчик. Мне показалось, что гимнастика его утомляет, и я просил нашего доктора осмотреть его. Если угодно, доктор подтвердит вам мои слова.
Хрипач коротко и сухо посмеялся. Передонов думал, что нечего и спрашивать у доктора, — оба они заодно с Пыльниковым, одна шайка. Очень может быть, что Пыльниковы уже давно всех подкупили. Он сказал:
— Ну, пусть он по-вашему будет мальчик, а только это не лучше, а еще хуже.
— Почему? — спросил Хрипач.
Сдержанное раздражение слышалось в его голосе. Передонов объяснял:
— Он все-таки нехороший. Смазливый, как девочка, и чистенький. К нему старшие гимназисты ходят. На такие вещи нельзя смотреть сквозь пальцы. Если вы не примете мер, то я и донести могу.
Хрипач внимательно посмотрел на него, презрительно усмехнулся, и сказал:
— Из всех ваших объяснений я вижу, что вы передаете мне догадки не подтвержденные положительными фактами или определенными свидетельствами. Согласитесь сами, что, к кому бы вы ни явились с вашими донесениями, всякий вас спросит, на чем основаны ваши обвинения. Вам бы следовало заручиться фактами. А так на слово доверять госпоже Грушиной не следует.
— Что же ей врать! — сказал Передонов.
Хрипач самодовольно улыбнулся: итак, все дело, как он и предполагал, в происках Грушиной.
Когда Передонов вернулся в учительскую, учителя уже ушли в классы. Пора было
Раздавая в классе тетрадки, он ждал, что Адаменко заплачет. Но, к удивлению и негодованию его, Адаменко не только не заплакал, а, напротив, улыбнулся, точно ему стало весело.
Когда Антоша Гудаевский уходил в гимназию, отец еще спал. Антоша увидел отца только днем. Он, потихоньку от матери, забрался в отцов кабинет, и пожаловался на то, что его высекли. Гудаевский рассвирепел, забегал по кабинету, бросил со стола на пол несколько книг, и закричал страшным голосом:
— Подло! Гадко! Низко! Омерзительно! К чёрту на рога! Кошке под хвост! Караул!
Потом он накинулся на Антошу, спустил ему штанишки, осмотрел его тоненькое тело, испещренное розовыми узкими полосками, и вскрикнул пронзительным голосом:
— География Европы, издание 17-е!
Он подхватил Антошу на руки, и побежал к жене. Антоше было неудобно и стыдно, и он жалобно пищал.
Юлия Петровна погружена была в чтение романа. Заслышав издали мужнины крики, она догадалась, в чем дело, вскочила, бросила книгу на пол, и забегала по горнице, развеваясь пестрыми лентами и сжимая сухие кулачки. Гудаевский бурно ворвался к ней, распахнув дверь ногою.
— Это что? — закричал он, поставил Антошу на пол, и показал ей его открытое тело: — Откуда этакая живопись?
Юлия Петровна задрожала от злобы, и затопала ногами.
— Высекла, высекла! — закричала она, — вот и высекла!
Антоша вырвался и, застегиваясь на ходу, убежал, а отец с матерью остались ругаться. Гудаевский подскочил к жене, и дал ей пощечину. Она взвизгнула, заплакала, закричала:
— Изверг! Злодей рода человеческого! В гроб вогнать меня хочешь!
Она изловчилась, подскочила к мужу, и хлопнула его по щеке. И долго они дрались, — все наскакивали друг на друга. Наконец устали. Гудаевская села на пол, заплакала, и завопила:
— Злодей, загубил ты мою молодость!
Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по щеке, да передумал, тоже сел на пол, против жены, и закричал:
— Фурия! Мегера! Труболетка [38] безхвостая! Заела ты мою жизнь!
— Я к маменьке поеду, — плаксиво сказала Гудаевская.
— И поезжай, — сердито отвечал Гудаевский, — очень рад буду, провожать буду, в сковороды бить буду, на губах персидский марш сыграю. [39]
38
Труболетка (кур.) — ведьма; вертлявая, непоседа (Даль. 4: 436).
39
Персидский марш — популярное сочинение (оп. 289) Иогана Штрауса (сына; 1825–1899).