Мельмот скиталец
Шрифт:
— Как сейчас, — сказал незнакомец, — вижу их в просторной, неправильной формы комнате, обшитой дубовыми панелями с богатой резьбой, потемневшими и похожими на черное дерево. Миссис Анна Мортимер расположилась в амбразуре старинного створчатого окна, верхние стекла которого были великолепно расписаны изображениями герба Мортимеров и картинами легендарных подвигов далеких предков. На коленях у нее книга, которой она очень дорожит [546] [547] и на которую устремляет по временам сосредоточенный взгляд, а проникающий сквозь окно свет испещряет темные страницы таким причудливым разнообразием красок, что их можно принять за листы ярко раскрашенного молитвенника во всем великолепии сверкающих на них золота, киновари и лазури.
546
Тейлор. Книга о мучениках. (Прим. автора).
547
Тейлор. Книга о мучениках. — Метьюрин допустил ошибку, назвав в примечании к этому месту автором «Книги о мучениках» («Book of Martyrs») Тейлора; на самом деле автором названной книги является Джон Фоке (J. Fox, 1516–1587), живший в более раннюю эпоху, чем Иеремия Тейлор (1613–1667), епископ Дронморский, написавший «Святую жизнь» («Holy Living», 1650), «Святую смерть» («Holy Dying», 1651) и другие религиозно-наставительные сочинения. Что касается Джона Фокса, то его «Книга о мучениках» первоначально имела заглавие «Деяния и памятники, относящиеся к церкви в недавние опасные времена». Это огромный труд, представляющей собою, собственно, историю христианской церкви с древнейших времен и тех преследований, которым она подвергалась; подробнее всего здесь, однако, говорится о протестантских мучениках Англии во время Марин Кровавой. Первая часть этой книги появилась на латинском языке в (Зграсбурге (1554) и в Базеле (1559); на английском языке она вышла первый раз в 1563 г. Широкую популярность эта книга приобрела в Англии под названием «Книга о мучениках» и при жизни автора издавалась четыре раза; очень ценилась эта книга и позже, в периоды революции и Реставрации в Англии.
Неподалеку
Сэр Роджер был не только храбрым воином, но и широко образованным человеком. Он не раз говорил, что, так же как арсенал отборного оружия в дни войны, в мирной жизни человеку необходима хорошо подобранная библиотека. И даже все лишения и горести, которые ему пришлось перенести за последнее время, не помешали ему пополнять ее каждый год.
Внучки его, которых он основательно обучил французскому языку и латыни, читали Мезре, де Ту и Сюлли [548] . По-английски они читали Фруассара в переводе Пинсона [549] , напечатанного в 1525 году готическим шрифтом. Из поэтов, не считая классиков, они уделяли внимание Уоллеру, Донну [550] и тому созвездию писателей, которое светом своим озаряло драматургию последних лет царствования Елизаветы и начало царствования Иакова, — Марло, и Мессинджера, и Шерли, и Форда [551] , cum multis aliis [552] . Познакомились они и с поэтами континента в переводах Ферфакса [553] ; дед их рад был пополнить свое собрание современных авторов латинскими поэмами Мильтона-единственными из тех, которые тогда были напечатаны, ради стихотворения «In quintum novembris» [554] [555] , ибо сэр Роджер люто ненавидел не только фанатиков, но и католиков.
548
…читали Мезре, де Ту и Сюлли. — Речь идет о французских историках. Первый том капитального труда Франсуа Мезре (Francois Eudes de Mezeray, 1610–1683) «История Франции» вышел в Париже в 1643 г., второй — в 1646 и третий — в 1651 г. Огюст де Ту (Jacques Auguste de Thou или в латинизированной форме — Thuanus, 1553–1617) написал по-латыни свой главный труд «История моего времени» (J.-A. Thuani historiarum sui temporis) в четырех больших томах (1604–1608). Максимилиан де Бетюн, герцог Сюлли (Maximilien de Bethune, duc de Sully, 1559–1641) — французский государственный деятель и историк, автор четырехтомных мемуаров, являющихся важным источником для истории французского короля Генриха IV («Economies royales», 1634–1662).
549
…Фруассара в переводе Пинсона… — Фруассар (Jehan Froissart, 1333 — ок. 1400) французский поэт и историк, автор знаменитой «Хроники», важнейшего памятника французской прозы XIV в. Метьюрин, однако, ошибается, называя Пинсона (Richard Pynson, ум. в 1530 г.) английским переводчиком «Хроники» Фруассара; Пинсон был лишь издателем перевода, выполненного лордом Бернером.
550
Из поэтов… они уделяли внимание Уоллеру, Донну… — Эдмунд Уоллер (Edmund Waller, 1606–1687) — английский поэт, произведения которого, преимущественно лирические стихотворения (в которых он, в частности, воспевал под именем «Сакариссы» Дороти Сидни), песни, переводы (среди них IV книги «Энеиды»), охотно читались во второй половине XVII к. Джон Донн (John Donne, 1571(1572?)-1631) являлся младшим современником Шекспира, но произведения его начали появляться в печати лишь с 1633 г. и до конца XVII в. оказывали большое воздействие на английскую поэзию; Донн считается основоположником так называемой метафизической школы поэтов, воплотивших в своем творчестве стилистические тенденции барокко. Донна Метьюрин упомянул ранее в гл. III (см. прим. 27 к ней).
551
…Марло, и Мессинджера, и Шерли, и Форда… — Даваемый Метьюрином перечень драматургов «последних лет царствования Елизаветы и начала царствования Иакова» представляется несколько случайным по выбору и отличается некоторыми неточностями; здесь названы далеко не все известные Метьюрину драматурги из «созвездия писателей», в том числе даже не все, которые цитируются или упоминаются в тексте «Мельмота Скитальца» (Бомонт и Флетчер, Бен Джонсон и др.). В приведенном перечне на первом месте стоит один из предшественников Шекспира Кристофер Марло (Christopher Marlowe, 1564–1593), на втором Филип Мессинджер (Philip Massmger, 1583–1640), писавший пьесы в 20–30-х годах XVII в.; к еще более позднему времени относятся пьесы Джеймса Шерли (James Shirley, 1596–1666). Из его пьесы 1640 г. Метьюрин взял эпиграф для XII главы «Мельмота» (см. выше, прим. 2 к ней). Последним в приведенном перечне назван Джон Форд (1586–1639?), пьесы которого знаменуют упадок «елизаветинской» школы драматургов.
552
И многих других (лат.).
553
…с поэтами континента в переводах Ферфакса… — Эдуард Ферфакс (Edward Fairfax, ум. 1635) в 1660 г. перевел с итальянского поэму Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим».
554
На пятое ноября (лат.).
555
«На пятое ноября» («In Quintum Novembris»). — Стихотворение Дж. Мильтона, написанное км в 1626 г. латинскими гекзаметрами, впервые напечатано было в 1645 г. 5 ноября 1605 г. — день так называемого порохового заговора, организованного английскими католиками с целью взорвать Парламент (во время заседания в присутствии короля Иакова I). Год спустя, в память раскрытия заговора и предотвращения взрыва, ученая коллегия Кембриджского университета постановила отмечать ежегодно день 5 ноября проповедью в церкви Кингс-колледжа или какими-нибудь другими церемониями, приличествующими этому случаю. Вероятно, юношеская поэма Мильтона, состоявшая из 626 гекзаметров, сочинена по этому же поводу. Хотя в стихотворении действует Сатана и аллегорические фигуры и автор явно подражает придам античного эпоса, он имеет в виду современную ему действительность; поэт осуждает преступные замыслы заговорщиков-католиков в Англии и объясняет, что благодаря своевременному раскрытию порохового заговора «в году нет большего праздника, чем день пятого ноября».
— Ну так он будет проклят навеки, — сказал Альяга, — это наше единственное утешение.
Таким образом, уединенная жизнь их была не лишена изысканности и тех услад, успокаивающих и вместе с тем возвышающих душу, какие человек обретает тогда, когда полезные занятой разумно сочетаются у него с хорошим литературным вкусом.
Все, о чем они читали и о чем говорили, миссис Анна Мортимер могла объяснить и дополнить тем, что видела на своем веку. В рассказах ее, всегда увлекательных и ярких, точных в мельчайших подробностях, достигавших высот истинного красноречия, когда она повествовала о делах былых времен, нередко вдохновенных, когда религиозное чувство преисполняло ее речь торжественноети и в то же время смягчало ее, — всегда было нечто напоминавшее собою налет времени на старинных полотнах, который, умеряя тона, придает им какую-то удивительную силу, отчего в глазах людей, искушенных в искусстве, эти теперь уже потускневшие картины обладают большею прелестью, нежели то, чем они были в давние времена, когда сверкали всей изначальной яркостью своих красок; рассказы эти приобщали ее внучек одновременно и к истории и к поэзии.
В эти знаменательные времена события английской истории, тогда еще не записанные, оставались в преданиях и в памяти тех, кто был их участником и перенес их все на себе (что, может быть, по сути дела одно и то же), и запечатлевались хоть и не с такою точностью, как в трудах современных историков, но гораздо живее и ярче.
О таком вот времяпрепровождении, вытесненном современными развлечениями, упоминает великий поэт этой нации, которого ваша праведная и непогрешимая вера заслуженно обрекает на вечные муки [556] :
556
…великий поэт этой нации, которого ваша праведная и непогрешимая вера заслуженно обрекает на вечные муки. — Произнося эти проникнутые горькой иронией слова, Мельмот имеет в виду Шекспира; из двух его пьес приведены и нижеследующие цитаты.
Когда память так вот становится хранительницею скорби, до чего же добросовестно она исполняет свою обязанность! И насколько мазки художника, который берет краски свои из жизни, из сердца своего, из пережитого им самим, превосходят творения того, кто макает перо в чернильницу и окидывает взглядом покрытые плесенью листы пергамента, чтобы извлечь из них какие-те факты и проникнуться чьими-то чувствами! Миссис Анне Мортимер было что рассказать, и она все это хорошо рассказывала. Если дело касалось истории, она могла вспомнить события, связанные с междоусобными войнами, и, хотя они и были похожи на все события всех междоусобных войн, достаточно ей было завести о них речь, и характеры людей обретали особую силу, а краски — яркость и блеск. Она вспоминала времена, когда она ехала верхом позади брата своего, Роджера, в Шрусбери встречать короля; и почти как эхо звучали в ее устах крики толпы на улицах этого верного королю города, когда Оксфордский университет прислал свою серебряную утварь, чтобы чеканить из нее монеты, потребные для нужд короля. Со спокойным юмором говорила она о том, как королеве Генриетте [558] с трудом удалось выбраться из охваченного пожаром дома и как она потом снова кинулась в огонь, чтобы спасти свою болонку.
557
Мы
558
…королеве Генриетте… — Здесь и ниже, говоря о веселости «несчастной Генриетты», Метьюрин имеет в виду королеву Англии Генриетту Марию (1609–1669), жену короля Карла I; о ней см. выше, прим. 2 к гл. XI.
Но из всего множества исторических преданий миссис Анна особое значение придавала тому, что относилось непосредственно к ее роду. О доблести и отваге брата своего сэра Роджера она говорила с благоговением, которое передавалось и ее слушателям. Даже получившая пуританское воспитание Элинор и та, слушая ее, не могла удержаться от слез. Миссис Анна рассказывала о том, как однажды ночью, явившись переодетым, король попросил приютить его у них в замке, где были только ее мать и она (сэр Роджер в это время сражался при Йоркшире), и вверил им обеим свое высокое имя и свою несчастную судьбу; ее старуха-мать, леди Мортимер, которой тогда было семьдесят четыре года, постелив королю вместо одеяла свою роскошную, подбитую мехом бархатную Мантию, побрела сама в арсенал и, найдя там какое-то оружие, вручила его шедшим следом за нею слугам, заклиная их преданностью своей госпоже и спасением души огнем и мечом защитить венценосного гостя. А вслед за тем в замок нагрянули фанатики; перед этим они похитили из Церкви все серебро и спалили дом священника, находившийся рядом, и теперь, упоенные своей удачей, потребовали, чтобы им выдали «самого», дабы они могли разрубить его на куски перед господом в Галгале [559] . И тогда леди Мортимер призвала молодого французского офицера из отряда принца Руперта [560] , который находился несколько дней со своими людьми на постое в замке; юноша этот, которому было всего семнадцать лет, выдержал две схватки с противником и дважды возвращался, сам истекая кровью и залитый кровью врагов, нападение которых он тщетно старался отбить. Видя, что все потеряно, леди Мортимер посоветовала королю спастись бегством; она отдала ему лучшего коня из тех, что оставались в конюшне сэра Роджера, чтобы он мог на нем скрыться, а сама вернулась в большую залу, окна которой были уже пробиты пулями; пули эти свистели над ее головой, а двери быстро открывались под ударами ломов и другого инструмента, которым, научив, как им пользоваться, снабдил нападающих кузнец-пуританин, бывший одновременно и капелланом и главой шайки. И вот леди Мортимер упала на колени перед молодым французом, прося его встать на защиту короля Карла, дабы тот мог выбраться из замка целым и невредимым. Молодой француз сделал все, что мог сделать мужчина, и в конце концов, когда после упорного сопротивления, продолжавшегося около часа, замок уступил натиску фанатиков, он, весь в крови, шатаясь, добрался до высокого кресла, в котором недвижно сидела старая леди (обессилев от усталости и страха), и, уронив свою шпагу, — только тогда, в первый раз, воскликнул: «J’ai fait mon devoir» [561] и испустил дух у ее ног. Старуха продолжала сидеть в том же оцепенении, а в это время фанатики произвели опустошение в замке, выпили добрую половину вина, что хранилось в подвалах, проткнули штыками фамильные портреты, которые они называли идолами нечестивого капища, пронизали пулями резные панели, переманили на свою сторону половину женской прислуги и, убедившись, что короля им все равно не найти, из какого-то злобного озорства решили выстрелить по зале из пушки, отчего все разлетелось бы на куски. Леди Мортимер взирала на все равнодушным взглядом до тех пор, пока не заметила, что дуло пушки случайно повернуто в сторону той дороги, через которую вышел из залы король Карл; тут к ней как будто сразу вернулась память, она вскочила с кресла и, кинувшись к пушке, закричала: «Только не туда, туда стрелять я не дам!». И с этими словами она тут же упала, чтобы больше не встать.
559
…разрубить его на куски перед господом в Галгале. — Это цитата из Первой книги Царств (15, 32–33), где рассказывается история царя амаликитян Агага, плененного Саулом и казненного в Галгале, городе, находившемся между Иорданом и Иерихоном. Самуил, царь израильский, поразивший амаликитян, пощадил было царя их Агага и лучшую часть добычи; но бог судил недостойным оставлять в живых человека, который не щадил матерей, убивал детей их, и Агаг предан был смерти: «…сказал Самуил: приведите ко мне Агага, царя Амаликитского. И подошел к нему Агаг дрожащий… Но Самуил сказал: как меч твой жен лишал детей, так мать твоя между женами пусть лишена будет сына. И разрубил Самуил Агага пред господом в Галгале».
560
…из отряда принца Руперта… — принц Руперт (1619–1682) — сын курфюрста Пфальцского Фридриха V и Елизаветы, дочери короля Иакова I. Принц Руперт был племянником английского короля Карла I и сражался в его войсках во время гражданской войны в Англии.
561
Я исполнил свой долг (франц.).
Когда миссис Анна рассказывала эти и другие истории, которые повествовали о великодушии, преданности и страданиях ее далеких предков, и когда голос ее то преисполнялся силы, то начинал дрожать от волнения, — а она к тому же всякий раз показывала место, где совершалось то или иное событие, — сердца ее юных слушательниц начинали трепетно биться, и в этом трепете были и гордость, и растроганность, и восторг, чувства, не знакомые тем, кому достается читать писаную историю, будь даже каждая страница ее столь же узаконена, как и те, что просмотрены королевским цензором в Мадриде.
Знания и способности миссис Анны Мортимер позволяли ей принять столь же деятельное участие и в занятиях девушек литературой. Когда предметом их была поэзия Уоллера [562] , она могла рассказать об очаровательной Сакариссе [563] , дочери графа Лейстера, с которой была хорошо знакома, — о леди Дороти Сидни и сравнить ее с прелестною Амореттой, леди Софией Маррей. И, сопоставляя между собой притязания этих двух поэтических героинь, она с такой точностью противопоставляла один стиль красоты другому, так тщательно, в мельчайших подробностях разбирала наряды их и манеры и так прочувственно давала понять, загадочно при этом вздыхая, что при дворе была тогда еще некая дама, о которой Люций, лорд Фокленд [564] , галантный кавалер, воплощение образованности и изысканности в обращении, шепотом говорил, что она намного превосходит обеих, что из рассказа этого слушательницы могли заключить, что и сама миссис Анна была одной из самых ярких звезд в том Млечном пути, чье потускневшее сияние оживало теперь в ее памяти, и что к благочестию ее и патриотизму примешивались нежные воспоминания о жизни ее в юные годы при дворе, где красота, великолепный вкус и свойственная ее нации gaiet'e [565] несчастной Генриетты некогда сияли ослепительным, но недолгим светом.
562
Когда предметом их была поэзия Уоллера… — См. выше, прим. 9.
563
…об очаровательной Сакариссе… — Под этим условным именем Уоллер воспел леди Дороти Сидни (Dorothea Sidney), ставшую впоследствии графиней Сандерленд (1617–1684). Ниже упомянута леди София Маррей (Sophia Murray), предполагаемая «Araoret» в стихах того же Уоллера.
564
…Люций, лорд Фокленд… — Речь идет о Люции Кери Фокленде (Lucius Cary, second viscount Falkland, 1610–1643), политическом деятеле, философе и поэте. Член Долгого парламента в начале революции, Фокленд, однако, предпочитал общественной деятельности уединенные умственные занятия и беседы в кругу избранных друзей. Когда в мае 1642 г. Карл I предпринял неудачную попытку арестовать пятерых членов Палаты общин — наиболее видных деятелей оппозиции, Фокленд вместе с другими сторонниками короля вышел из Парламента в знак протеста против совершенного им насилия. Когда Карл I покинул Лондон, решив начать гражданскую войну, Фокленд направился к королю в город Йорк, где пытался отговорить его от подобных воинственных планов, но это оказалось невозможным. Современники свидетельствуют, что Фокленду пришлось сражаться на стороне короля и что он искал смерти, которую и нашел в ожесточенной битве при Ньюбери 20 сентября 1643 г. (см. выше, прим. 18 к гл. «Повесть о двух влюбленных»).
565
Веселый нрав (франц.).
Маргарет и Элинор слушали ее обе с одинаковым интересом, однако чувства, которые в них пробуждали рассказы бабки, были весьма различны. Маргарет, красивая, жизнерадостная, гордая и великодушная и похожая чертами лица и характером на деда и на его сестру, могла без конца слушать рассказы, которые не только помогали ей утвердиться в своих убеждениях, но и как бы освящали чувства, владевшие ее сердцем, так, что сама восторженность становилась в ее глазах доблестью. Будучи истой аристократкой в своих политических взглядах, она вообще не представляла себе, чтобы гражданская доблесть могла подняться сколько-нибудь выше, чем то позволяла беззаветная преданность дому Стюартов, что же до религии, то здесь у нее не было никаких колебаний. Строго исповедуя догматы англиканской церкви, которых род Мортимеров придерживался с самого ее основания, она под верностью им понимала не только всю ниспосылаемую религией благодать, но и все нравственные добродетели: вряд ли бы она могла допустить величие в государе или преданность в его подданном, храбрость в мужчине или добродетель в женщине иначе как осененными благословением англиканской церкви. Все эти качества, равно как и другие, подобные им, всегда представлялись ей неразрывно связанными с приверженностью монархии и епископству и олицетворением их были только героические образы ее предков, и рассказам о том, как они жили и даже — как умирали, молодая девушка внимала, всегда с гордой радостью; что же касается качеств противоположных, то все, что могло вызвать ненависть к мужчине и презрение к женщине, как-то само собой воплощалось для нее в образе сторонников республики и пресвитерианской церкви. Таким образом, чувства ее и убеждения, силы ума и жизненные привычки — все направлялось по одному и тому же пути; и она не только не могла сколько-нибудь отклониться от этого пути сама, но не в состоянии была даже представить себе, что может существовать какой-то другой путь для тех, кто верит в бога или признает какую-либо человеческую власть. Представить себе, что можно ждать чего-то хорошего из ненавистного ей Назарета [566] , ей было бы, вероятно, не легче, чем греческому или римскому географу отыскать Америку на карте древнего мира. Вот какова была Маргарет.
566
…из ненавистного ей Назарета… — Метьюрин намекает на то известное его читателям место из Евангелия от Иоанна, где Нафанаил говорит Филиппу: «Из Назарета может ли быть что доброе?» (1, 46). Под «Назаретом» в данном случае роялистка Мартарет Мортимер разумела революционно настроенных пуритан.