Мельмот скиталец
Шрифт:
Элинор, напротив, выросла среди постоянных споров, ибо дом ее матери, где прошли первые годы ее жизни, был, как говорили тогда, «меняльною лавкою совести», и последователи различных вероисповеданий и толков проповедовали там каждый свое и вступали в споры друг с другом; поэтому еще с малолетства она поняла ту истину, что могут существовать различные мнения и противоположные взгляды. Она привыкла к тому, что все эти различные суждения и взгляды часто высказывались с самым неистовым ожесточением, и поэтому ей в отличие от Маргарет никогда не была свойственна та высокомерная аристократическая предвзятость, которая сметает все на своем пути и заставляет как благоденствующих, так и терпящих бедствие платить дань ее гордому торжеству. С тех пор как Элинор была допущена в дом деда, она сделалась еще более смиренной и терпеливой, еще более покорной и самоотверженной. Вынужденная выслушивать, как поносят дорогие ей взгляды и как унижают людей, которых она привыкла чтить, она сидела в молчаливой задумчивости; и, сопоставив противоположные крайности, которые ей выпало на долю увидеть, она пришла к правильному выводу, что каждая из сторон, как бы ни искажали ее побуждений страсть и корысть, заслуживает внимания и что если столкновение рождает такую силу мысли и действия, то это означает, что и в той и в другой есть нечто великое и благое. Не могла она и допустить, что все эти люди ясного ума и могучего духа останутся навеки противниками и что предназначение их именно таково; ей нравилось думать, что это дети, которые всего-навсего «сбились с пути» оттого, что стали возвращаться домой по тропинке, ведшей куда-то в сторону, и что они будут счастливы собраться снова в доме отца, озаренные светом его присутствия, и только улыбнутся, вспомнив о тех раздорах, которые разъединяли их в пути.
Несмотря
При том что она была совершенно непохожа на свою двоюродную сестру, Элинор, как и та, была удивительно хороша собою. В пышной красоте Маргарет было какое-то ликующее торжество; в каждом движении ее ощущалась знающая себе цену стать, каждый взгляд требовал поклонения и в тот же миг неизменно его получал. В облике Элинор, бледной и задумчивой, было что-то трогательное; ее черные как смоль волосы в соответствии с модою тех времен бесчисленными локонами ниспадали с плеч, и казалось, что каждый из них завит самою природой; они так бережно обрамляли ее лицо, окутывали его такою легкой тенью, что можно было подумать, что это покрывало, под которым монахиня скрывает свои черты. Но, тряхнув головой, девушка вдруг откидывала их назад, и лицо ее озарялось тогда ярким блеском темных глаз, вспыхивавших, как звезды среди вечернего сумрака с его густеющими тенями. Одевалась она богато, ибо это предписывали вкусы и привычки миссис Анны: даже в самые тяжелые дни, которые переживала семья, та не позволяла себе никаких отступлений от строгой аристократической одежды и считала святотатством стать на молитву, даже если молитвы эти совершались в замковой зале, иначе чем в шелках и бархате, которые, подобно старинному вооружению, могли держаться прямо и им не было для этого нужды в человеческом теле. И в очертаниях стана Элинор, и в каждом ее движении, исполненном удивительной гармонии, была какая-то особая вкрадчивая мягкость; в прелестной улыбке ее был оттенок грусти, нежный голос ее был полон какого-то скрытого трепета, а взгляд, казалось, о чем-то молил, и надо было быть совершенно бездушным существом, чтобы на эту мольбу не откликнуться. Ни один из женских портретов Рембрандта с их единоборством света и тени, ни одна из запоминающихся выразительных фигур Гвидо [567] , которые словно парят между землею и небом, не могли бы соперничать с Элинор ни цветом лица, ни очертаниями своих форм. Лицу ее не хватало лишь одного штриха, и штрих этот суждено было положить отнюдь не ее физической красоте, не формам ее и не краскам. Он пришел от чувства, чистого и сильного, глубокого и безотчетного. Это был тайный огонь, и он сиял у нее в глазах, и от него лицо ее казалось еще бледнее; он снедал ее сердце, а в воображении своем она, подобно несчастной царице в поэме Вергилия [568] , сжимала в объятиях юного херувима; огонь этот оставался тайною даже для нее. Она знала, что ощущает какой-то жар, но не знала, что это такое.
567
…выразительных фигур Гвидо… — Речь идет об итальянском художнике Гвидо Рени (1575–1642).
568
…подобно несчастной царице в поэме Вергилия… — Дидона (или Элисса) — мифическая основательница Карфагена, почитавшаяся жителями этого города как богиня (родственная финикийской Астарте). В легендах образ Дидоны был преобразован в историческое лицо. Вергилий в IV книге эпической поэмы «Энеида» дал новый оборот древним сказаниям о Дидоне, отнеся время ее жизни к концу войны в Трое. Эней, сын Анхиса и Афродиты, отправился в Трою на помощь Приаму, но, отчаявшись спасти Трою, покинул ее и отплыл со спутниками, чтобы основать в Гесперии (Италии) новое (римское) государство. По воле богини Юноны, которая из расположения к Карфагену желала воспрепятствовать основанию Рима, поднялась буря и отбросила корабль к африканскому берегу, где Энея ласково приняла Дидона, только что основавшая Карфаген. Однако боги воспротивились их пламенной любви и повелели Энею тайно покинуть Карфаген; тогда оскорбленная и покинутая Дидона взошла на костер. В комментируемой фразе своего повествования Метьюрин скорее всего имел в виду следующие стихи «Энеиды» (IV, 84 и след.):
…или Аскания, сходством с отцом прельщена, на коленях Долго, любовь несказанную жаждая, держит.Когда ее в первый раз привезли в замок и к ней с достаточным hauteur [569] отнеслись и дед и его сестра — они никак не могли забыть о низком происхождении и фанатических взглядах семьи ее отца, — она запомнила, что среди устрашающего величия и суровой сдержанности, которыми ее там встретили, ее двоюродный брат, Джон Сендел, был единственным, у кого нашлись для нее теплые слова и чей лучистый взгляд ободрил ее и утешил. В воспоминаниях ее он так и остался статным и обходительным юношей, который помогал ей во всем, что ей приходилось делать, и был товарищем ее детских игр.
569
Высокомерием (франц.).
Совсем еще молодым Джон Сендел по его собственной просьбе был послан на морскую службу и с тех пор ни разу не появлялся в замке. В годы Реставрации воспоминания о заслугах рода Мортимеров и доброе имя, которое юноша стяжал талантами своими и бесстрашием, обеспечили ему выдающееся положение во флоте. К этому времени Джон Сендел вырос в глазах семьи, которая вначале лишь снисходительно его терпела. Даже миссис Анна Мортимер и та начинала уже беспокоиться, когда долго не было известий об их храбром внуке Джоне. Когда она заговаривала о нем, Элинор устремляла на нее совсем особенный, пламенеющий взгляд: такими в летние вечера бывают закаты; но вместе с тем в ту же минуту ею овладевала какая-то тоска, все в ней словно замирало: она чувствовала, что не может ни думать, ни говорить, ни даже дышать, и ей становилось легче только тогда, когда она уходила к себе и заливалась слезами. Вскоре чувство это сменилось еще более глубокой тревогой. Началась война с Нидерландами [570] , и имя капитана Джона Сендела, несмотря на его молодость, заняло видное место в ряду имен офицеров, принимавших участие в этой памятной кампании.
570
Началась война с Нидерландами… — Речь идет о так называемой второй англо-голландской войне 1665–1667 гг., ср. ниже (прим. 26), где приводятся даты начала военных действий.
Миссис Анна, издавна привыкшая слышать, как с именами членов ее семьи связывают волнующие рассказы о героических подвигах, ощутила теперь тот подъем духа, который переживала в былые времена, но на этот раз он сочетался с более радостными мыслями и более благоприятными видами на будущее. Хоть она и была уже стара и силы начинали ей изменять, все заметили, что, когда в замок приходили сообщения о ходе войны и когда ей доводилось узнавать о том, как внук ее отличился в боях и какое видное
Можно было, однако, заметить, что тот почтительный интерес, с которым она прежде слушала фамильные предания, так блистательно рассказанные миссис Анной, сменился непрестанным и жадным желанием побольше узнать о тех славных моряках, которые были у них в роду и деяния которых украсили его историю. По счастью, в лице миссис Анны она нашла словоохотливую рассказчицу, которой не надо было особенно напрягать свою память и ни разу не пришлось прибегать к вымыслу, когда она увлеченно говорила о тех, кому родным домом сделалась водная ширь и для кого полем битвы был суровый пустынный океан. Приведя внучек в увешанную фамильными портретами галерею, она показывала им многих отважных мореплавателей, которых слухи о богатствах и благоденствии стран недавно открытого мира толкали на отчаянные предприятия, порою безрассудные и гибельные, порою же приносившие им такую удачу, которая превосходила все самые радужные мечты этих ненасытных людей.
— Как это рискованно! Как опасно! — говорила Элинор и трепетала от страха.
Но когда миссис Анна поведала ей историю ее дяди, человека причастного к литературе, образованного и ученого, известного в роду своим благородством и отвагой, который сопровождал сэра Уолтера Ралея [571] в его трагической экспедиции и спустя несколько лет после его трагической смерти умер от горя, Элинор схватила ее за руку, выразительно протянутую к портрету, и стала умолять ее не продолжать свой рассказ. В семье настолько строго соблюдались приличия, что для того, чтобы позволить себе такую вольность, девушке пришлось сослаться на нездоровье: сделав вид, что ей стало не по себе, Элинор испросила у тетки позволения удалиться.
571
…сопровождал сэра Уолтера Ралея… — Уолтер Ралей (Рэлей, Рэли или Роли, Raleigh, Ralegh, ок. 1552–1618) — английский мореплаватель, путешественник, пират, поэт и историк. Говоря о «трагической экспедиции» Ралея, Метьюрин имеет в виду вторую экспедицию его в Южную Америку. Первая была совершена еще в 1595 г., когда он проник в глубь южноамериканского материка в поисках изобилующей золотом легендарной страны «Эльдорадо». Эта экспедиция Ралея описана им в книге «Открытие обширной, богатой гвианской империи, с прибавлением рассказа о великом и золотом городе Маноа (который испанцы называют Эльдорадо)…» (London, 1596; русский перевод — М., 1963). После восшествия на английский престол Иакова I (Стюарта) Ралей был обвинен в участии в заговоре против короля и присужден к смертной казни, замененной пожизненным заключением в Тауэре. В 1616 г. выдвинувший перед Иаковом I проект добычи золота в Гвиане Ралей был освобожден из тюрьмы и поставлен во главе небольшой эскадры, отправившейся в Южную Америку. Эта вторая экспедиция Ралея была неудачной; вскоре по возвращении своем на родину он был казнен.
Время начиная с февраля 1665 года, с первого известия о действиях де Рейтера [572] , и кончая воодушевившим всех назначением герцога Йоркского [573] командующим королевским флотом наследница Мортимеров и миссис Анна проводили в напряженном и радостном ожидании, перебирая в памяти рассказы о былой славе и живя надеждами на новые почести, а Элинор — в глубоком и безмолвном волнении…
В один прекрасный день нарочный, посланный из Лондона в замок Мортимер, привез письмо, в котором король Карл с изысканной учтивостью, в какой-то мере искупавшей его пороки, сообщал о том, что с превеликим интересом следит за последними событиями еще и потому, что они умножают славу рода, чьи заслуги он ценит так высоко. Была одержана полная победа, и капитан Джон Сендел, по выражению короля, которое в силу приверженности последнего к французским манерам и языку начало входить в употребление, «покрыл себя славой». В самом разгаре морского боя он привез в открытой шлюпке послание лорда Сандвича герцогу Йоркскому под градом пуль, в то время как никто из старших офицеров ни за что не соглашался исполнить это опасное поручение. А вслед за тем, когда корабль голландского адмирала Опдама был взорван [574] , среди царившего вокруг хаоса Джон Сендел кинулся в море спасать несчастных, обожженных огнем матросов, которые тщетно пытались удержаться на охваченных пламенем обломках палубы и тонули, погружаясь в клокочущие волны. Потом, будучи послан исполнять новое опасное поручение, Сендел проскочил между герцогом Йоркским и ядром, поразившим сразу графа Фалмута, лорда Маскери и мистера Бойла, и, когда все трое упали в один и тот же миг, опустился на колени и недрогнувшей рукой стал вытирать их мозги и кровь, которыми герцог Йоркский был выпачкан с головы до ног [575] . Когда миссис Анна Мортимер читала это, ей много раз приходилось останавливаться, ибо зрение ее уже ослабело, а глаза то и дело заволакивали набегавшие слезы; дойдя до конуа этого длинного и обстоятельного описания, она вскричала:
572
…с февраля 1665 года, с первого известия о действиях де Рейтера… — Вторая англо-голландская война была официально объявлена Англии Голландией 24 января 1665 г., но фактически началась еще в 1664 г. захватом англичанами голландской колонии в Северной-Америке. Де Рейтер (Michael de Ruyter, 1607–1676) — голландский адмирал, командовавший голландским флотом во время войны.
573
…назначением герцога Йоркского… — JBo главе английского королевского флота поставлен был брат короля Иакова герцог Йоркский. В ходе этой войны обнаружилась совершенная неподготовленность к ней Англии. Английский флот представлял собою картину крайнего разложения и коррупции, что повлекло за собой полное поражение Англии; английский флот был в конце концов уничтожен голландскими кораблями, появившимися в устье Темзы и угрожавшими самому Лондону.
574
…корабль голландского адмирала Опдама был взорван… — Речь идет о морском сражении 3 июня 1665 г.
575
…герцог Йоркский был выпачкан с головы до ног. — Эти события происходили на флагманском корабле герцога Йоркского «The Royal Charles».
— Он герой!
Элинор, вся дрожа, едва слышно прошептала:
— Он христианин.
Событие это было столь значительно, что оно открывало новую эру для семьи, жизнь которой протекала столь уединенно, питаясь воображением и героическими воспоминаниями, что все эти подробности, перечисленные в письме, которое было подписано рукою короля, читались и перечитывались вновь и вновь. Только о них и говорили, сойдясь за едой, только их обсуждали со всех сторон члены семьи Мортимеров, когда оставались одни. Маргарет подчеркивала рыцарственность этого поступка, и временами ей даже казалось, что она видела сама страшный взрыв на корабле адмирала Опдама. «И он кинулся в кипящие волны, чтобы спасти жизнь людей, которые были его врагами и которых он победил!» — повторяла про себя Элинор. И должно было пройти несколько месяцев, прежде чем в воображении обитательниц замка потускнело это видение славы и королевской признательности; а когда это случилось, то на веках проснувшихся, как у Мисцелла [576] , остались капельки меда.
576
…как у Мисцелла… — По античному преданию, Мисцеллу (Myscellus, y Метьюрина ошибочно — Micyllus), жившему в Аргосе, во сне явился Геракл и повелел ему построить город в том месте, где дождь идет в ясную погоду. Мисцелл покинул Аргос и направился в Италию; здесь он очутился около могилы некоего Кротона, которого оплакивала его вдова. Мисцелл решил, что ее слезы и есть тот дождь, о котором ему во сне говорил Геракл, и основал здесь город, названный им Кротоной. Вероятно, упоминание «меда» на веках Мисцелла есть ошибка памяти Метьюрина.