Мелочи жизни
Шрифт:
— Сам, что ли, не можешь аль ослаб?
— Так я же вроде гость, если чего не путаю. Катя мрачно сняла чайник с плиты:
— Чай пить будешь, гость?
— А то как же? Мне по статусу гостя положено — чай пить, и никто об этом даже спрашивать не должен.
Катя достала из шкафчика пакет с печеньем, карамельки в плоском блюдечке. Взяла тарелку, хотела переложить печенье, посмотрела на Гошу и, посчитав, видимо, что для него можно не стараться и не пачкать лишний раз посуду, выложила пригоршню печенья прямо на конфеты. Она медленно развернула
— Мой фатер тоже себя потерянным считает.
— А он-то что? Не старый еще, за границей служит. — Катя с аппетитом хрустнула карамелью. Гоша с тоской посмотрел на нее и усмехнулся.
— Все за армию переживает. И за себя в ней, конечно. Их скоро оттуда будут с музыкой провожать, а жить где? Я пока не то что им, себе не могу квартиру купить.
Катя округлила глаза и заглянула ему в лицо.
— Бе-е-дненький, — фальшиво пожалела она. — Только зачем тебе квартира, Гошенька?
В комнате Анна Степановна все думала, что бы такое сказать Зубкову, чтобы он не обижался, чтобы понял — бывают в жизни пожилого человека ситуации, когда он готов на любое чудачество, лишь бы разогнать тоску. Ведь хороший он мальчик, этот Миша.
— Хорошо, я пойду, — Зубков встал. Одернул пиджак. Анна Степановна тоже встала, виновато улыбнулась:
— Михаил Васильевич, может, чайку попьете с нами?
— Я уже попил у вас чайку, Анна Степановна. На всю жизнь запомню этот чаек.
— Вы уходите, Михаил? — Сергей тоже подошел к Зубкову и сейчас рассматривал его с какой-то жалостью, словно перед ним был не следователь, а мальчишка, схлопотавший клюшкой по голове.
— Обиделся он на нас, — покачала головой Анна Степановна.
— И правильно сделал. Сколько хлопот человеку доставили.
— Дело не в хлопотах, — Зубков уже успокоился. На лице его не было ни злости, ни обиды, только какая-то досада или разочарование. — Я просто думал, что дело интересное попалось. Надоели все эти грабежи, рэкет, митинги... Ладно, пойду.
Катя, услышав голос Зубкова, вышла в коридор. Гоша нехотя поднялся следом.
— Миша, куда же вы? Смотрите, сколько тут интересных, да что там... просто неотразимых женщин. — Она игриво заулыбалась. — Или вас только преступники волнуют?
— Почему же, я такой же человек... — Зубков топтался на месте. Было видно, что ему, с одной стороны, хочется поскорее уйти, а с другой, — остаться. Вся эта внутренняя борьба была прекрасно видна на его лице. Гоша презрительно скривил губы.
— Нет, я серьезно. И даже влюбиться способны? — не унималась Катя, несмотря на умоляющие взгляды Анны Степановны.
— Представьте себе, Екатерина Анатольевна.
— Нет, не могу. Не пред-став-ля-ю!
— Ну чего ты смущаешь молодого человека? — попыталась вступиться Анна Степановна.
— Меня не так-то легко смутить, — парировал Зубков с довольным и немного глупым видом. И добавил многозначительно: — Кое-кто это знает.
— Пойдемте-ка лучше чай пить, —
Зубков безропотно зашагал обратно в комнату. Развеселившаяся Катя, напевая что-то, побежала в кухню за чайником и чашками.
Анна Степановна, довольная тем, что все уладилось, потихоньку зашла в кабинетик к мужу. Анатолий Федорович сидел на тахте, тихий и печальный. Анна Степановна подсела к нему, взяла его руку в свою. Он поднял голову, посмотрел ей в лицо. «А ведь глаза у него нисколько не изменились, точно такие же, как в молодости, — подумала Анна Степановна. — То же самое выражение».
Тем временем в комнате Катя, Сергей и Зубков слушали Гошу, изредка пытаясь вставить свои реплики. Но Гоша жестоко обрывал их, не давая закончить мысль.
— Почему у нас столько несчастных кругом? Потому, что народ у нас целиком зависит от политики. — Гоша грозно поглядел на окружающих. — Такого же ни в одной цивилизованной стране нет! Там президенты приходят и уходят, а люди себе живут, свой бизнес делают. И иногда даже не знают, кто у них президент.
— Ну не скажи. В Штатах Буша сменили, потому что он не ту политику вел, — вставил Зубков.
— Так там политика, Миша, — это совсем другое, чем у нас. Там налоги, уровень жизни, безработица, а здесь — «долой», «да здравствует», «светлое будущее», «диктатура».
Катя помешала остывающий чай, отпила глоток, посмотрела на Гошу:
— Ты насчет безработицы у моего брата спроси. Он уже это проходил. Как тебе понравилось, Сергей, без работы сидеть?
N Сергей на секунду задумался и засмеялся:
— А ты знаешь... кажется, да.
— Вот тебе раз, — ахнула Катя.
— Нет, конечно, противно ощущать себя безработным, — попытался успокоить ее Сергей, — но свободным — хорошо. Раньше вся моя жизнь была запрограммирована: инженер, старший, замзавлаб, и так до пенсии. А тут вдруг понял, что могу мастерскую открыть, или на бирже играть, или... в кандидаты в парламент себя выставить.
Зубков отнесся ко всему очень серьезно:
— А что, я бы за тебя голосовал: ты мужик, по-моему, серьезный. — В его голосе не было и тени иронии.
Катя не знала, что и подумать: сам чуть ли не каждый вечер звонил, жаловался, что устал ничего не делать, что чувствует себя беременной женщиной, досрочно ушедшей в декрет, а теперь делает такие признания.
— Так, может, обратно в безработные подашься со своей фирмы? — съязвила она.
— Нет, пока не хочу, — засмеялся Сергей. — Но не боюсь этого.
— А почему? — наклонился к нему Гоша. — Потому что понимаешь теперь, как здорово ни от кого не зависеть. — Он многозначительно потряс пальцем. — А наши предки всю дорогу зависели от кого-то: от Сталина, от Хрущева, Брежнева, от завмагов, от связей...
— От стукачей, — подсказал Сергей.
В комнату тихо вошла Юля. Она с удивлением посмотрела на странную компанию, подошла к отцу и зашептала на ухо:
— Иди к маме, — она кивнула на дверь, ведущую в коридор.
— А что?
— Ну иди...