Мелочи жизни
Шрифт:
Сергей нехотя поднялся.
— ...от дураков... — продолжал начатую игру Гоша.
— ...от начальства... — весело подхватил Зубков.
— ...от ЖЭКа... — выкрикнула Катя.
Маша сидела в коридоре, на тумбочке под вешалкой, почти незаметная в полутьме. Пряди волос падали на опущенное лицо. В руке дымилась сигарета.
— Маш, ты чего? — Сергей присел возле нее на корточки, положил руку на ее колено. Они жили вместе уже пятнадцать лет, но все равно иногда он чувствовал себя рядом с ней всего лишь незнакомцем, которому жутко
— Так, есть о чем подумать...
— О доме моделей, например. — Ему очень хотелось, чтобы она рассмеялась и сказала, что все это лишь чудачество, погоня за красивой жизнью, которой у них никогда не было, или что все это ему лишь приснилось. Но она взглянула на него так, как смотрят только из окна уходящего поезда, и пролепетала:
— Глупенький ты у меня муж...
В комнате со все возрастающим азартом продолжалась начатая игра.
— ...от дефицита... — вопил Гоша.
— ...от взяток и спекулянтов... — подхватывал Зубков.
— От женщин! — Катя почти визжала. — Все зависело и будет зависеть от нас!
Анатолий Федорович и Анна Степановна сидели в той же позе на тахте, взявшись за руки. Анна Степановна думала, что все же хороших они нарожали и вырастили детей и внуков. Все такие добрые. И хотя Катя немного взбалмошная, а Сергей часто опускает руки, но это ничего. Это не страшно. Главное, что сердца у них хорошие.
Анатолий Федорович тем временем тоже думал о детях. Но немного по-другому. Ему было неудобно за упреки и за представление, которое он им сегодня устроил. Он не знал, как вести себя теперь с ними. Он твердо был уверен, что получится совсем по-другому: посидим, мол, поговорим, посмеемся. Скажет он об этой папке. Ложь начинала уже тяготить. А дело само собой дошло до упреков, почти до слез.
Тихо приоткрылась дверь. В кабинетик заглянула Юля.
— Ба, там два салата. И еще торт. Мы про него с Катей совсем забыли. Может, поедим?
— Конечно, чего ты спрашиваешь? Сейчас я тебе помогу.
— Не надо. Мне помогут. — Она покосилась на деда. — А проигрыватель включить можно? А то что-то музыки хочется.
— А почему нельзя? Хочется — включайте. — Анна Степановна старалась говорить как можно более непринужденно.
— Спасибо, — Юля поцеловала Анатолия Федоровича. — Дед, я тебя очень люблю. — И тут же выбежала.
М-да, наломал я дров, — медленно проговорил Анатолий Федорович.
— Я тоже наломала. — Анна Степановна посмотрела на него с улыбкой.
— А ты-то чего? — Анатолий Федорович тоже невольно улыбнулся.
— Да так... Ладно, все, слава Богу, кончилось.
— Кончилась история с папкой, а жизнь-то продолжается. — Он тяжело вздохнул. — Как жить дальше?
— У тебя все-таки склонность все драматизировать, Толя. — Анна Степановна сжала его руку. — Что значит как? Работай, пиши свою книгу.
— Да зачем? Для кого?
— Пиши для себя, а там будет видно. — И, помолчав,
— С чем же это ты не согласна? — Анатолий Федорович взглянул на нее из-под бровей.
— Во-первых, что у тебя и тридцати пяти миллионов пропала жизнь, — она загнула один палец. — Это для пьесы хорошо, а вообще — чушь. Люди работали, воевали с фашистами, рожали детей, наконец, — и все это зря? Ты же просто клевещешь на нашу историю. А еще историк!
— А ты прямо как на партсобрании заговорила. — Анатолий Федорович и сам чувствовал, что жена права, но сдаваться без боя — не в его правилах.
— Я в отличие от тебя там не сидела. Все больше с больными или с детьми. А во-вторых, зачем ты на себя клевещешь? Почему ты ничего не рассказал о школе, двадцать лет коту под хвост, да? И как тебя ребята любили, скольких ты в люди вывел? И это ты называешь пропащей жизнью?
— Ну, то другое...
— То настоящее, Толя. — С Анной Степановной было бесполезно спорить. Она говорила с такой уверенностью, что Анатолий Федорович не мог ничего возразить. Хотя возразить было нечего. — А своих детей мы плохо воспитали? Честными людьми выросли, порядочными. Это тоже другое?
— Как ты не поймешь, у меня душа за идею болит, — выдвинул последний аргумент Анатолий Федорович. — Что с идеей стало?
— Ничего не стало. А если бы и стало, что теперь — ложиться и умирать? Или заедать жизнь молодым? Им сейчас труднее, даже чем нам. Им новую жизнь обустраивать надо. А старики, вроде тебя, вместо того чтобы помочь, где делом, где советом, — ведь не глупые же вы люди! — все ноют и ноют: «Вот вы все не так делаете, вот мы были, вот все вернуть назад надо...»
— Я этого не говорил, — предупредил Анатолий Федорович.
— Говорил по сути, — настаивала Анна Степановна.
— И по сути не говорил, — протестовал он.
В соседней комнате вовсю уже шли танцы. «Катюха, давай, давай», — кричал Гоша. Переливчато смеялся, видимо уже забыв про нанесенную обиду, Зубков. Юлька кричала, что сейчас она влезет на шею к Гоше и посмотрит, сколько он сможет в таком положении протанцевать. Катя, перекрыв музыку, предупредила, что после этого Гоша, как джентльмен, будет обязан жениться на Юльке. А так как Юльке замуж еще рано, то делать этого не стоит.
А старики Кузнецовы все еще сидели и спорили. Но шум за Дверью заглушал их голоса.
Глава восемнадцатая. НЭЦКЭ
В школьной учительской у каждого был свой стол. Хранить в нем ценные вещи было безумием, но оставить до завтра стопку проверенных тетрадей — святое дело. И без того сумка неподъемная.
Стараясь успеть расправиться с сочинением, Маша не вслушивалась в непрерывное бормотание Антонины Павловны.