Мемуары бабы Яги
Шрифт:
Татьяна только зажмуриться успела, как ветер засвистел в ушах. Одной рукой держа спящего кота, другой она обняла волка за шею. Ей показалось, что прошло всего несколько минут, как волк остановился перед крыльцом избушки.
— Приехали! — довольно пробасил он.
— Ох, ничего себе! — восхитилась Таня. — Так быстро, Серенький, какой ты молодец! Спасибо тебе большое!
Таня соскользнула со спины волка и поцеловала его в нос, тот аж сел от неожиданности. На крыльце, уперев руки в бока, стоял домовой и смотрел на Татьяну.
— Напился? — строго спросил
— Нализался! — хихикнула она. — Спит.
— Охо-хоюшки… — тяжело вздохнул домовой и спустившись с крыльца, бережно взял на руки безмятежно посапывающего кота.
— Только не к печке! — сказал волк. — Яга распорядилась.
— Знамо дело, положу его у окна, чтобы свежий воздух взбодрил. Танюша, а ты — бегом умываться и спать, я тебе уже кроватку расстелил. Устала небось.
— Устала, Нафанечка, просто с ног валюсь. Хорошо, что Серенький нас домчал.
— Ну, мне пора. — вздохнул волк. — Я после обеда загляну… Можно? — спросил он у Татьяны, просительно заглянув ей в глаза.
— Обязательно приходи! — согласилась она, потрепав на прощание волка за ушком.
Зайдя в свою комнату, Таня без сил повалилась на взбитые заботливой рукой домового перины. Как же сладко лежать в мягких пуховых облаках — тело тут же благодарно мурлыкнуло, разлившаяся нега принесла расслабление и мгновенный глубокий сон.
Домовой вошёл в комнату Татьяны, когда та уже глубоко спала. Укрыв её невесомым одеялом, он полюбовался спящей, погладил по голове даря сладкие сновидения, и вышел, тихо затворив за собой дверь.
Глава IV
Глава IV
Тишину спящего дома нарушали тихие стенания доносившееся с атласной подушечки у окна.
А за окном сияло солнышко, на все голоса пели птички, и только дятел-трудяга методично выстукивал азбуку Морзе по коре старой сосны.
Протянув лапу, кот распахнул настежь окно и, собрав последние силы, прохрипел:
— Не стучи! Перфоратор вырву! И как у тебя голова не болит, ты в каске что ли?
Дятел оторвался от своего занятия, недовольно посмотрел на кота, и продолжил стучать.
— Тук-тук-тук…
— Спа-а-си-и-те… — простонал кот, перевернулся на живот, и свесил вниз с подушки голову.
Ворон проснувшийся от воплей несчастного, громко откашлялся и язвительно заметил:
— А я пр-редупр-реждал! Не стоит увлекаться сливочками перебродившими, так ведь нет…
— И ты ещё тут, пернатый. Чтоб ты понимал! — кот тяжело вздохнул и закрыл глаза лапой. — Это ж старинный Ирландский рецепт. Между прочим, его монахи изобрели, а они мастера были смешивать всё подряд для пользы дела, вот и намешали вкуснятину на мою голову!
— Не болтай! Твой любимый «Бейлис» только в тысяча девятьсот семидесятом году на свет произвели, недалеко от Дублина — историческая справка. Причём тут монахи?
— А притом! Это они придумали в стародавние времена, говорю же, мастера были смешивать, только рецепт спрятали, и… И… И вот! И вообще! Нет, чтобы котику молочка подать, побеспокоиться. Куда
Из своей каморки вышел домовой. Ворон и кот удивлённо уставились на Нафаню. Тот был причёсан, свеж и бодр, окладистая белая борода тщательно уложена, в белоснежной рубашечке, красном кафтанчике с перламутровыми пуговичками, в новых синих штанах — вид имел самый праздничный.
— Здрассьти, а мы не чихали. Эт ты кудой, с утра пораньше такой нарядный? — недовольно прищурившись спросил кот. — Для кого вырядился?
— Так я… — покраснел Нафаня и смущённо одёрнул кафтанчик. — Обед вот… Готовить буду, проснутся все скоро, кормить надобно.
— Угу, при параде и к печи, чтоб пышнее калачи, ну-ну… И не проснутся! — фыркнул кот. — На рассвете только вернулись, так что спать будут до ужина! А мне даже молочка холодненького никто не поднёс. Вот так и помрёшь тут, в гордом одиночестве, сиротинушкой. Стакан молока поднести некому, хотя полный дом народу!
— Хмм… — задумчиво протянул домовой. — А это, что? — спросил он, указывая рукой на запотевший кувшинчик в самом углу подоконника.
Кот медленно проследил взглядом за рукой домового и всхлипнул от счастья: «Спаситель мой!». Дотянувшись лапами до кувшинчика, кот притянул его к себе и жадно припал к спасительной влаге.
— То-то же! — довольно ухмыльнулся Нафаня.
Со стороны окна донеслось смачное причмокивание и довольный вздох полный облегчения.
— Жив! — уже бодрее прошептал кот, перевернулся на спинку и вытянулся на лежанке, нежась в лучах яркого солнышка.
— Вот ведь! А ведь я пр-редупреждал! — ворон недовольно покосился на спящего кота. — Теперь до вечера дрыхнуть будет, а ночером — всё одно налакается… Йех…
— Да не жури ты его, Серафимушка. На то он и кот, чтобы радость в дом приносить.
— Видали мы такую радость — на макушке той сосны! Один бедлам от него, не слушается, огрызается, совсем от рук отбился, даром, что учёный! — ворчал ворон.
Домовой ухмыльнулся в бороду, и поставил перед вороном серебряное блюдечко с угощением.
— Не серчай, Серафим. Всё равно ж не исправим, а вот любовью, да лаской много чего выправить можно.
Таня проснулась от солнечных зайчиков, скачущих по её лицу, щекочущих ресницы и нос. В первую минуту своего пробуждения ей почудилось, что она парит в облаках, а солнце согревает её своими лучами — такое удовольствие, не то, что вставать, даже открывать глаза совсем не хочется, но… Она распахнула глаза — не сон! Вот она — лежит в своей кроватке, в светлой комнатке точь-в-точь такой, которую представляла себе в детстве, воображая себя гостьей бабы Яги. Значит, всё это ей не приснилось. И Ягуся её ненаглядная, и Васенька, и Горыныч с Серым, и пир на весь сказочный мир — она в сказке, на самом деле. Сказка пришла в её жизнь, или всё же, она пришла в сказку?